Вэл промолчала, до боли кусая губы. Действительно – зачем, если против ее ничего не значащего слова стояло много весомых фактов.
Например, что она человек в мире, наполненном вовсе не людьми.
– Мне нужно поговорить с Раза, – упрямо проговорила Вэл, упираясь лбом в ржавые прутья. – Почему я не могу этого сделать?
Мужчина с искренним удивлением приподнял густые мохнатые брови.
– А тебе не приходило в голову, что, может быть, он не хочет говорить с тобой?
Вэл подняла изумленные глаза, смотря в лицо чернобородого стражника. Сердце неприятно дернулось, болью отзываясь под ребрами.
– Что? – тихо прошептала она, облизывая сухие губы. – В чем меня обвиняют?
Мужчина не ответил, оглядываясь на распахнувшуюся дверь.
– Яниса… – растерянно произнесла Вэл, наблюдая, как длинный подол платья скользит по каменному полу.
День, обещающий быть чудесным и наступления которого Вэл так отчаянно ждала, ворочаясь с боку на бок и стараясь не разбудить мирно спящего рядом Раза, превзошел все ожидания.
Уже позже Вэл не раз думала о том, что, возможно, все дело в личном невезении. Невезении, которое как клеймо приклеилось к ней с самого рождения.
А иначе как объяснить то, что она снова потеряла все, приобретенное с таким трудом?
Младенец, плавающий в утробе своей матери, наполненный теплом и убаюканный ритмичным стуком ее сердца, вынырнул в холодный, неприветливый мир и оказался лишенным самого главного – любви, которая должна была принадлежать ему по праву.
Но Вэл повезло, и она не оказалась в сточной канаве, где ее участь была бы предрешена, или среди голодных, битых детей сиротского приюта.
И впереди забрезжил свет – слабая надежда, которой предстояло стремительно угаснуть, когда жадное, всегда голодное пламя сожрало бордель Мадам вместе с возможным, пусть и не самым достойным, будущим девчонки.
Вэл снова выжила, заставила себя выжить, скитаясь по ночному городу и принимая в сердце его пороки. Она помнила, как с трепетом и одновременно презрением смотрела на детей своего возраста, встреченных ею на улицах в те редкие моменты, когда она, опасаясь городских стражников, околачивалась днем близ рынка, надеясь незаметно стянуть что-нибудь с прилавков.
Эти дети, красивые, причесанные, одетые в дорогую одежду, идущие за руки вместе со строгими серьезными родителями, вызывали в ней тошнотворные чувства, смешанные с тихой, затаившейся болью.
Постепенно, взрослея, Вэл заставила себя отпустить эту боль. Она просто сказала себе, что жизнь такая, какая есть, и не стоит оглядываться на других. И тогда стало легче.