– Возьмите воск, – попросил я. – Я не могу нести миску и трость одновременно.
Я открыл дверь на кухню для него. Рафаэль поставил мед на стол, достал бутылку ямайского рома из шкафа и разлил его по стаканам. Протянув мне стакан, он вдохнул запах напитка, и я понял, что ему не нравился запах меда. Конечно, ведь каждый день своей жизни он натирал воском маркайюк. Вот почему он ненавидел пчел.
– Где вы взяли ямайский ром? – поинтересовался я, взяв бутылку. Она была заполнена на три четверти, хотя дата на этикетке говорила о том, что напиток произвели в середине прошлого века. – В Англию его ввозят контрабандой.
– Я знаю.
Я словно снова нырнул в воду, как тогда в Китае. В тот момент я замер, оглядывая тени, похожие на камни. Ничто не поднималось на поверхность, и чем дольше я смотрел, тем меньше было теней.
– Вот почему… вы говорите на английском вековой давности. И вы узнали меня. У Мартеля. И… то письмо предназначалось для вас, а не для вашего дяди.
Рафаэль едва заметно кивнул.
– Инти не лгала. Вы исчезли на семьдесят лет.
– Да.
– Где?
– Здесь… – Он махнул в сторону леса. – В полумиле отсюда. Все произошло как вчера. Только длилось дольше.
– Боже, Рафаэль.
– Что я должен был сказать? – огрызнулся он.
– Нет, я имею в виду, что это ужасно. Как это возможно? Как вы не умерли от голода? И… не постарели?
Рафаэль выпрямился.
– Это не сон. Ты словно замерзаешь. Моргнул, и все прошло. Когда ты приходишь в себя, кажется, будто свет резко меняется. – Он немного помолчал и продолжил: – Поначалу, в детстве, ты замираешь на несколько дней, потом на месяц, на год, на три. Маленькие периоды по пятнадцать – двадцать минут… а потом ты уходишь надолго. Все местные расскажут вам об этом. Каждый знает, как живут священники, каждый… считает с той секунды, в которую ты прибыл. – Рафаэль выглядел уставшим. – Гарри быстро обнаружил это. Я имею в виду вашего дедушку. Он был здесь, когда это произошло. – Рафаэль посмотрел на стакан с ромом. – Когда я вернулся, то нашел письмо от него с его адресом.
– Вы ответили ему?
– Нет. Инти сказала, что его сын перестал приезжать. Было слишком поздно.
Я плеснул нам обоим рома.
– Как долго это может продлиться? Один из этих… ледяных приступов.
– Сотню лет, если ты здоров. Если нет… двести. Или дольше. Ты никогда не просыпаешься по-настоящему. – Рафаэль выглядел так, словно смотрел в бесконечно глубокое ущелье. Я не стал спрашивать, знал ли он кого-то, кто проспал двести лет.
– Значит, это у всех священников… Но как?
– Наоборот. Если у тебя каталепсия, ты становишься священником.