— Говорит Гильберт, — сказал он официальным тоном.
— Ты где?
— Я в Токио.
— Чего?
— В Токио, говорю.
— Плохая шутка. Чего ты добиваешься?
— Я не шучу.
— Почему ты меня терзаешь? Что я тебе сделала?
Она не выдержала и зарыдала. Она! Через две фразы из провинившейся превратилась в жертву. Ну надо же! Рыдает в трубку, должно быть, слезы капают, ох уж эта ненавистная женская иррациональная стратегия: вроде как разговор, а вроде как и нет, тут же переводят в совсем другое русло, поворачивают по-своему, непредсказуемо, вдруг.
— Ты даже не попыталась мне позвонить, — холодно заметил он.
— Я дозванивалась до тебя весь день без перерыва. Ты был недоступен.
— Я был в самолете, — еще холоднее произнес он.
— Десять с лишним часов?
— Я же сказал, я далеко улетел.
Она прорыдала что-то вроде: «Почему ты мне постоянно врешь, подлец!» — он не разобрал, ему сейчас недосуг выслушивать ее упреки, где справедливость! Прежде чем он попросил ее повторить, она бросила трубку.
Он тут же перезвонил, она не ответила.
С одной стороны, это к лучшему, потому что разговор принял неблагоприятный для него оборот. С другой стороны, он забеспокоился: жена явно была не в себе. Она не понимает, что произошло. Она даже не осознала, что он в Токио. А она думает — он где? На Луну улетел? Где же ему еще быть, как не здесь? Ей нужны доказательства, что он переместился на другой конец планеты? Или ей все равно? Она даже не спросила, как он себя чувствует.
Он снова стал набирать домашний номер телефона. Который теперь уже вроде как и не его номер, ошибся, начал снова, да и бросил.
Двинулся медленно вдоль платформы, прочь от пассажиров, в другой конец, где было пусто. Здесь заканчивалась ограничительная линия, перед которой толпились отъезжающие, и начиналась решетка, отгораживающая пути от пешеходов. Гильберт остановился в тени колонны, немного успокоенный. И стал ждать следующий поезд, прислонившись к колонне, как будто ждал новый день, глядя в бархатную ночь, которую вокзальные фонари теснили далеко — не дотянуться.
Час пик закончился. Молодой человек со спортивной сумкой через плечо прошел по платформе мимо Гильберта, не замечая его, медленно, как будто его тянули за невидимый поводок, и с подчеркнутой заботой опустил на пол, у решетки, свою сумку. Он поправил ее, поставил ровно. Придал форму, попытался разгладить складки, у него не получалось. Гильберт наблюдал, как сумка сморщивается и снова разглаживается. То же самое юноша проделал и с собой, но его усилия были безуспешны.
Молодой человек вертелся вокруг сумки, пока, наконец, вроде бы не привел ее в достойный вид. Он отошел на шаг назад, оглядел свое творение, и только теперь Гильберт понял, что его смутило в облике этого человека. У него была маленькая козлиная бородка, модная и ухоженная. Гильберт Сильвестер решился заговорить с незнакомцем.