– Какие сочные подробности… – нервно усмехнулся Громыко и задумался. – Если я правильно понял, этого вашего «Ностромо» больше всего беспокоит будущее Советского Союза?
– Так точно! – энергично кивнул председатель КГБ. – Если мы не перестроимся за десять-пятнадцать лет, будет поздно – дождёмся контрреволюции. Вот такой расклад.
Андрей Андреевич не дрогнул. Лишь перестал метаться между столом и окном, резко выдвинул стул и сел напротив Андропова.
– И всему тому знанию о будущем, изложенному «Ностромо», можно верить? – Громыко дёрнул щекой и досадливо поморщился.
– Нужно! – блеснул на него очками Андропов. – Все сведения проверены и перепроверены.
– Хм… Я не так спросил. А можно ли верить самому «Ностромо»? Иными словами, истинный ли путь он нам указывает?
– Путь мы выберем сами, – увесисто молвил Михаил Андреевич. – «Ностромо» не капитан, он – лоцман. Предиктор обозначает опасные мели и рифы, а мы прокладываем курс.
Громыко прищурился, с любопытством глядя на Суслова.
– Хм… Мне рассказывали, что вы сильно изменились, Михаил Андреевич, но я как-то не обращал внимания. А у вас даже речь иной стала – ни одного канцелярского оборота! М-м-м… Кто ещё знает о «Ностромо»?
– Косыгин, – сухо ответил Суслов, расправляя узкие плечи, – и Леонид Ильич. Вы – пятый, товарищ Громыко. Признаюсь, мне очень, очень сложно соглашаться с рекомендациями «Ностромо». Да что там предиктор – я даже с Косыгиным порой договориться не могу, всё переживаю за великие достижения Октября! Вон Юрий Владимирович свидетель – они меня в четыре руки уговаривали пойти на размежевание партии и производства! А что делать? – Он вздохнул и продолжил деловым тоном: – Раскрывать карты перед ЦК, даже перед Политбюро рано, но потихоньку менять линию КПСС нужно уже сейчас! Да, мы все коммунисты и должны, по идее, занимать одну позицию. Все признают, что назрел кризис, но никто не хочет спешить! То ли надеются, что всё само собой рассосётся, то ли убеждают себя, будто время ещё есть. А время вышло! Если мы хотим сохранить социализм и советскую власть, необходимо действовать! Промедление смерти подобно. Это касается и активной внешней политики, Андрей Андреевич…
Громыко понятливо кивнул.
– Государство, Отечество – это мы. Если не сделаем мы, не сделает никто[18].
– Лучше не скажешь, – серьёзно молвил хозяин кабинета.
Обговорив план действий, он проводил гостей и закрыл за ними дверь. Кабинет наполнила тишина, обволокла, словно подкралась незаметно за спину и заткнула ватными лапами уши.
Михаил Андреевич постоял у окна, не слишком различая весеннюю Москву. Ох, как же это тяжко – меняться, расти над собой! Дня не проходит без того, чтобы он не вспомнил Мишу Гарина, этого юного бунтаря. Похоже, «тёзка» – единственный человек, проникший в тайну его натуры! Все видели в нём сурового хранителя марксизма-ленинизма, и только Миша разглядел суть – пламенное, всепоглощающее желание самому стать в один ряд с Марксом, Энгельсом и Лениным, занять пустующее место вождя мирового пролетариата. Но не получалось!