Вдруг в самом низу в середине слова проскочила латинская «т». Перелистнув страничку, я с удивлением теперь наблюдала ее все чаще. Она множилась, а слова с ее включением выделялись более размашистым импульсивным письмом.
– Здесь есть тетради, когда с вами говорили все пятеро? – поинтересовалась я. Мне было важно определить разницу ее внутреннего состояния между «тогда» и «сегодня». Когда эту худую женщину привезли к нам, она меняла голоса и угрожала расправой всему персоналу. Она спорила и противоречила сама себе. Закрывая уши, кричала, чтобы все четверо говорили по очереди и не гневили пятого. Часом ранее она напала на своего отца с ножом, обвиняя его в лжесловии. Лукрецию заперли в клинике на полгода. Однако уже два месяца пациентка не проявляла признаков агрессии, вела себя вменяемо и говорила только от своего имени.
– Вот эта, бордовая. Там немного напутано, надо будет заново переписать. Они кричали, перебивая друг друга, – застенчиво обронила она и снова заняла прежнюю позу, выложив передо мной вишневую тетрадь с помятыми краями.
Моя правая рука дрогнула. Уже привычная глазу кириллица без заглавных букв и точек практически в каждом слове перемешивалась с буквами совершенно различных языковых групп. Тут были и «о», увенчанное двоеточием, и «с» с волнистым хвостиком внизу, а так же «а», коронованная галочкой. Реже встречались иероглифы и клинопись.
– Вы уверены, что без «их» помощи сможете расшифровать этот текст? – смутилась я.
– Конечно, я же историк! – оптимистично заулыбалась Лукреция.
Что ж, на мой взгляд, прогресс был налицо, и за шесть месяцев лечения у нас она, судя по всему, смогла договориться с собой. Я поставила дату и подпись на выписке.
Нажав одну из кнопок под столом, я вызвала санитара проводить ее. Вскоре дверь отворилась, и высокий парень прошел к столу. В коридоре меня уже ожидал следующий пациент. Проходя мимо него, Лукреция на секунду глянула ему в глаза и тут же потупила взор, обнимая свою сумку, полную уникальных знаний.
– Она, она… Нет, вы видели? – вскрикнул немолодой мужчина. Его привели в смирительной рубашке, из которой он принялся вырываться, как только они поравнялись в дверях. Пациент плюнул вслед уходящей Лукреции и уже в следующее мгновение принялся читать слова какой-то молитвы так быстро, что губы его не успевали за мыслями, разбрызгивая слюну вокруг рта.
Седые взъерошенные волосы неимоверно его старили, хотя в истории болезни значилось тридцать шесть лет.
– Развяжите меня! – почти приказал он.
– Прошу вас, присядьте, – игнорируя его просьбу, я указала ему на стул.