– Я ему что, свинина? – спрашивает она, пока мы протискиваемся мимо.
Энгус и Ясмин спорят, как правильно ставить ударение в слове “шкодливый”. Наши с Сайлэсом места рядом с Гарри и Джеймсом, вид у них такой, будто они целовались, – губы румяные, щеки натертые. Мэри Хэнд на один ряд впереди – с Крейгом, Элен и Виктором Сильвой, старая гвардия. Томас с женой тоже здесь, при них малютка дочка, крепко спит.
На разогреве сидим, но когда на сцену выходит Дэвид Бёрн в ярко-розовом мохеровом костюме и негромко произносит в микрофон: “Сдается мне, что к правде я не готов”>149, Мэри вскакивает, и мы все идем следом к маленькому танцевальному пятачку перед сценой.
Толпа верещит всю песню напролет. Следом он исполняет “Ну-ка шлеп да шлеп” и “Врата рая” из своего свежего альбома, а затем “Веди меня на реку”, от которой публика еще раз сходит с ума. Бёрн стремительно переоблачается, всякий раз возвращается на сцену с освеженной энергией. С публикой не общается, пока не берется за гитару, не накидывает ремень через голову и не подходит к микрофонной стойке посередине сцены. Он только что спел “Мисс Америка”>150 и все еще в килте, черных военных сапогах и гольфах. Начинает тренькать медленную мелодию, которую я не узнаю.
– Привет, Про-ви-денс. – На его разговорный голос публика откликается ревом. – Любовными песнями я не знаменит. – Приходится подождать, пока не стихнет ликование. – Но вот эту я написал давным-давно. Песня разбитого сердца. У каждого есть хотя бы одна песня разбитого сердца, верно? Это тебе, Мэри.
Все орут, но мы из “Ириса” орем громче всех. Она передо мной, чуть правее, втиснута между Виктором и Крейгом, оба обнимают ее. Вижу половину ее лица. Ищу в нем сожаление или несбыточное желание, но она ухмыляется Бёрну обычной своей ухмылкой, пурпурные и красные огни сцены вспыхивают у нее на коже.
Раскачиваемся под его гитару. Слова загадочны, лестницы и гамбургеры в бурых коробках. На середине песня разгоняется, и мы отлипаем друг от друга и танцуем перед сценой так, будто он написал это для всех нас, о наших разбитых сердцах и исцелениях – и о дружбах, которые, возможно, не сгинут.
После концерта в машине у Сайлэса в ушах у нас ревет, и когда я на подъездной аллее приглашаю его зайти, он не слышит, и приходится пригласить вторично. Зайдя ко мне, он плюхается на мой матрас так, будто давным-давно местный.
Все гуси спят. Мы приближаемся, и кое-кто высовывает голову из-под крыла. Открываю жестянку из-под печенья, и еще несколько птиц медленно подбираются к нам. Холодно, Сайлэс набросил мне на плечи зеленое одеяло, и кажется, будто крылья есть и у меня. Трясу коробкой и, пятясь, обхожу гусей кругом. Земля теплее воздуха – и еще теплее там, где спали гуси. Прах равномерно высыпается на траву.