Писатели & любовники (Кинг) - страница 49
– Финансовая уверенность. Медицинская страховка. Пальцы, от которых не пахнет айоли.
Сгребает мои пальцы в ладони, словно букет.
– Но я люблю запах твоих айолийных перстов, – говорит он с бразильским акцентом своей жены, а следом – на отборнейшем бардовском: – “Увы, корпенье вечное над книгой скует наш дух и кровь оледенит”>70. – А затем опять своим голосом: – Ты же в курсе, что у них тут есть страховка по здоровью?
– Что?
– Неплохая. Мы пользуемся. Страховка Бии в “Полароиде” – дрянь.
– Ты серьезно?
– Стал бы я врать в это твое лицо раненого олененка? – С этими словами он, широко шагая, уходит со своими двумя чайниками.
– Он к тебе что-то такое питает асексуально писательское, а?
– Вот как это называется, значит?
Отправляюсь потолковать с Маркусом насчет страховки. Это “Кембриджский пилигрим”>71, вычеты посильные.
– Почему ты не сказал мне, когда нанимал?
– Не знаю. Может, потому, что ты смотрелась так, будто мамочка с папочкой все эти презренные мелочи уже уладили.
– Да пошел ты. Мама у меня умерла, отец извращенец. Оформляй давай мне эту блядскую страховку.
“Ирис” – место хамское, однако лучше, чем писать благодарственные письма богатеям из Уэстона.
Три месяца спустя, после прогулки с псом, но до злаковых хлопьев и чая, посреди моего писательского утра где-то на середине абзаца, как мне кажется, я завершаю фразу. Поднимаю ручку на несколько дюймов над страницей и читаю ее. Это последняя фраза в книге. Ничего дальше измыслить не могу. Всё. Вот мой подмалевок.
Бранч в то воскресенье – чисто зверинец. Льет дождь, терраса закрыта, столы приходится стаскивать вниз и ставить почти вплотную друг к дружке в клубном баре. Уматываемся еще до начала смены. Гарри познакомился с каким-то студентом с гарвардского факультета дизайна, и они отправились в музей Де Кордова>72 на целый день. Сестренки-Извращенки – с похмелья, носятся вверх-вниз по лестнице, рявкают приказы, будто никто, кроме них, и палец о палец не ударяет, а мы с Мэри Хэнд тем временем молча раскладываем скатерти и приборы и расставляем цветы на все столики. Ясмин болеет, а Стефано, сменщик на подхвате, не снимает трубку. Мы всё посматриваем и посматриваем в журнал бронирований – вдруг там цифры уменьшились с тех пор, как мы последний раз туда глядели.
Публика налетает вся и разом, голодная и ворчливая. Клиентура у нас – люди, не отказывающие себе почти ни в чем, но воскресными утрами они зачастую воздерживаются от любых удовольствий – и не одни лишь католики, которым нельзя ничего есть до облатки. Иногда им приходится ждать даже первой чашки кофе. В “Ирис” они заявляются голодными как волки и в кофеиновых ломках.