«Сегодня я болею. Папа ездил на охоту, возвратился, и тетя Тина с ним подралась. Мне кулаком в ребро и еще по уху съездила, целый день звенело. Потом пришла бабушка Катя, и тетя ей пожаловалась, что я на нее палкой замахнулся. Она всегда врет. Не люблю я ее. Мамочка, забери меня скорее! Я никак не могу к тебе приехать. Боюсь. Ты не пиши мне писем, лучше я тебе буду писать. Сережа».
«Мама, дорогая. Папа уехал в командировку. Я очень хочу сходить в цирк. Ребята собираются, а у меня нет денег на билет. Когда я попросил у тети, она отругала меня. Она так разошлась, что сняла с ноги тапок и ударила меня по лицу. Только и слышу: «что ты вертишься, как бес», «не смей», «не трогай», «не лезь»… Быстрее бы папа приехал. Твой Сережа».
Сжавшись в комок, она неотрывно глядела в одну точку. Чем измерить ее горе? Как помочь человеку, который сам себе враг?
Вечерело, когда Корнеев встретился с Музой Яковлевной Карениной, инспектором детской комнаты милиции. Должность у этой хрупкой женщины универсальная, да и участок сложный: немало трудных подростков, социально неблагополучных семей, изувеченных пьянкой людей, где то и дело возникают конфликты.
Муза Яковлевна действует не окриком — добрым словом, конкретным делом. Борется за каждого, тем более за тех, кто уже подходит к черте закона или переступил ее. Общительная и активная, она окружает себя единомышленниками — общественниками, отдающими работе с подростками свое свободное время.
Инспектору многое удается. И не без помощи того же Виктора Корнеева. Они почти одновременно пришли в милицию и умело взаимодействуют. Оба понимают, что успех в работе целиком и полностью зависит от знания людей на обслуживаемой территории…
— Знаю этого сорванца, — выслушав Корнеева, сказала Муза Яковлевна. — Мопед, велосипед угнать — это ему раз плюнуть… Недавно в садике стянули капли от насморка.
— Дефицит?
— С чем-то смешали и получили коктейль: типичный психостимулятор.
— Не пробовала?
— Не подначивай, лучше давай ближе к делу.
— Выходит, твой Пухов нюхальщик?
— Замечался. Однажды его застукали.
…Поднялись на последний этаж, через лаз проникли на чердак. В тусклом полумраке мимо всякого хлама пробрались в закуток. В лицо дохнул смрадный запах. Между переплетениями труб стоял фанерный ящик, накрытый грязным одеялом. Здесь, в «обихоженном» местечке, и обосновался табунок зеленого молодняка. Несколько пацанов, погруженных в дурманящую эйфорию, резались в карты. На столе-ящике — селедочные и колбасные огрызки, ломаный хлеб, пачка сигарет. Несколько худеньких «гороховых стручков» и две девчонки со взбитыми челками кривлялись под заунывную мелодию магнитофона, хрипевшего где-то в углу. Кто-то корчился на фанерном листе, постанывал, кого-то рвало. Лица бледные, стеклянные глаза лихорадочно поблескивали. Нализавшись «бормотухи» и «надышавшись» (вкусы-то разные), шпанята, точно подбитые воробьи, дуреют, выползают на свежий воздух. Идут в парк или слоняются по улицам, ломают скамейки и деревья, оскорбляют прохожих…