Этой девушкой была Людмила Скворцова.
Солнечный луч прорезал яркую полоску вдоль стула, на котором сидела Скворцова, и тут же пропал. Она была в строгом костюме, внешне не изменилась, но что-то в ней появилось такое, словно сидела не она, а похожая на нее другая девушка.
— Вас предупреждали насчет ответственности и серьезности вашего положения, но вы, по непонятным для нас мотивам, отнеслись к этому весьма легкомысленно. Вас спрашивают, а вы уходите от ответа, отмалчиваетесь. С какой стати оберегаете Купылеха, выгораживаете его? Дальше… — Миронов не сводил пытливых глаз с Людмилы. — Вы свели девушку с сомнительными лицами, которые ее изнасиловали, самым безобразным образом надругались над ней.
— Я не думала, что все так серьезно, — сказала она с досадой. — Я все вам расскажу. Все. Только отпустите меня. Пожалейте мою маму. Не мучайте. Она такая слабая, не выдержит. Отпустите. Мы завтра же уедем. Я все поняла…
Вчера мать Скворцовой была у Миронова. Накануне ее вызвали по телетайпу. Просительно помявшись в дверях, она, бесшумно ступая, робко подошла поближе к столу. Тонкая и высокая, как жердь, с узкими плечами, серым до черноты лицом. Нескладные темные руки, пропахшие землей, опущены по-солдатски по швам. Откровенно говорила о себе, о том, что рано овдовела, одна дочь умерла, сын ушел в армию и не вернулся, погиб в Афганистане. Людмилу, самую младшую и единственную наследницу, собиралась держать при себе, но и та уехала. Билась из последних сил, работала скотницей и дояркой, трудилась от зари и до зари.
— Что же она, непутевая, натворила? — вдруг спросила старшая Скворцова дрожащим голосом.
Миронов как мог успокаивал женщину, но сделать это было трудно.
— Дочка же она мне. А я мать ей. Мать. Как же теперь, а? Отпустите ее. Зараз же увезу. Она там, на земле, нужна…
Убитая горем женщина стояла у Миронова перед глазами, горькое отчаяние слышал он в ее голосе. «Нет больше муки для матери, чем дождаться от родного дитяти, когда оно за всю твою любовь и заботу плюнет тебе в душу», — думал он.
— А как вы оказались на этих снимках? — подавив в себе тягостные воспоминания, спросил майор.
Скворцова, испуганно раскрыв глаза, уставилась на фотографии, разложенные веером на столе. Она, казалось, потеряла дар речи, хватала воздух дрожащим ртом.
— Я все расскажу. Все, — твердила она, продолжая растерянно хлопать глазами. — Так. Купылех. Это он. Его затея. Обещал жениться, но передумал. Предложил совместное дело. Знаете какое? Грязное. Теперь-то мне все понятно. Я же дура необразованная. Клюнула, проглотила наживку. Можно было порвать, но всяк, говорят, умен: кто сперва, а кто опосля. Видит бог, я оказалась в западне. Боролась. Пыталась вырваться…