— Давай посмотрим, сколько раз я пукну подмышкой? — спросил Гален. — Непрерывно. Давай так — я выигрываю у тебя один твой гипотетический доллар за каждый удачный «пук».
Он стащил с себя футболку через голову медленным, плавным движением, сунул одну ладонь под мышку и принялся качать рукой вверх-вниз. Кэрол до этого сидела на его коленях, но сразу встала и присела на кушетку в метре от него. Она наблюдала с холодным отвращением за тем, как неприличные звуки вырывались из подмышки Галена. Всё это время Гален со спокойным, даже несколько созерцающим лицом смотрел на Джулию. Его бледный, заросший волосами живот, нависал над ремнём. Через какое-то время Джулия плюхнулась на диван рядом с ним.
— Ты мне торчишь четыре гипотетических бакса, — заявил он. Он мимоходом протянул ей бутылку пива. Джулия её приняла и отхлебнула. — Вероятно, если ты мне поможешь с гипотетической работой в сарае, я тебя пущу в кино. Блин, да я тебе даже немного больше дам на карман.
— В двойном размере, или помогать не буду, — ответила Джулия и кивнула на экран. — Десятку на «Кельтов»[1].
— Деньги твои, малышка… — пробурчал Гален.
Джулия подняла взгляд, уставившись на пучки волос, торчащих из отцовских подмышек. Сграбастав их в кулак, она заметила:
— Пап, это отвратно. Все волосы там — отстой. Постриги эти кусты, пожалуйста. Или хотя бы рубашку надень. Ко мне сейчас друзья придут, не хочу, чтобы ты их напугал…
Одной из первых вещей, которые Гален спросил у меня после того, как Джулию обнаружили на обочине шоссе и после того, как ему позволили с ней побыть — «У неё повреждение мозга, да? У неё… Её мозгам так досталось, что она теперь отсталая?»
Мозг вообще не был задет, хотя я понимаю, почему ему казалось иначе. Она вообще не пыталась общаться с кем-либо. Очень долго ей причиняла боль сама речь — было больно двигать губами из-за ужасного пореза, а удушение повредило грудную клетку. Однако, даже оправившись, она продолжала молчать. Большую часть времени она выглядела, как наркоманка под предельной дозой морфия, и лишь открытые глаза создавали иллюзию разумности. Впервые мы заметили это, когда она первый раз села в постели, левая половина её лица была забинтована, чтобы скрыть ссадины от гравия, а чёрные нитки швов на губах были выстроены крестом, будто запрещая ей говорить. На её лице застыло отупение. После похищения она не могла сконцентрировать взгляд ни на чём — даже если вы говорили с ней, глядя в глаза, она могла вскоре потерять интерес к вашим речам и отвести взгляд, любуясь потолочным покрытием, или уставившись в телевизор. Я слышал, что так себя ведут люди, прошедшие нечто подобное: переживая пытки и насилие, они замыкаются в себе, запирая своё «я» в дальнем уголке сознания, откуда не видно и не слышно вещей, происходящих с их телом. Иногда, после завершения мучений, дверца в сознании так и не открывается, и человек безмятежно остаётся отдыхать в той самой комнате в глубине сознания, в которой не слышно внешних раздражителей.