Опалин понял, что разговоры об этом, наряду с нежеланием Проскурина расписаться, составляли главный камень преткновения между его собеседниками, и ему стало скучно. Все это попахивало мещанством, и даже хуже того – безнадежной пошлостью, которую он инстинктивно не переносил.
– Слушай, Вань, а это правда, насчет портрета? – спросил у него Проскурин, очевидно, желая сменить тему. – Правда, что он сам собой вернулся на место?
Замявшись, Иван подтвердил, что так оно и есть.
– Боже, как же я хочу в Москву, – неожиданно проговорила Демьянова, и неподдельная тоска зазвенела в ее высоком чистом голосе.
– Не божись, – одернул ее комсомолец.
– Иди ты к черту!
Тут Иван, не дожидаясь продолжения, сбежал и даже не стал прощаться. Но когда он шел по деревне, он встретил Марфу, которая стала расспрашивать, верно ли говорят, что в усадьбе колдуна опять что-то стряслось. Из корзинки, которую Марфа несла с собой, выглядывала утка, и, казалось, она тоже прислушивается к сбивчивым объяснениям Опалина насчет портрета.
Он вернулся в усадьбу недовольный собой и всем светом. Марфа подтвердила, что столоваться ему негде, если, разумеется, он не станет платить втридорога за всякий продукт. Правда, она добавила, что у нее пропасть огурцов, и если он как-нибудь зайдет, она снабдит его ими. Но Иван сомневался, что на одних огурцах сумеет долго протянуть.
В холле было тенисто и прохладно. Он покрутил головой, рассматривая стенгазеты, после чего, сделав над собой некоторое усилие, отправился проведать телескоп. Тот так и стоял в классной комнате, где Опалин оставил его ночью, и казался безобидной принадлежностью учебного процесса. Иван протянул руку, но не смог заставить себя коснуться прибора. Шепотом чертыхнувшись, он отправился искать Ермилову и Киселева. Проходя мимо бывшего кабинета Сергея Ивановича, Опалин не удержался и заглянул внутрь. В следующее мгновение сердце его подпрыгнуло в груди, и он буквально прикипел к месту.
На столе, на котором еще недавно ничего не было, лежала старинная рапира с богато украшенной рукоятью.
– Что-то наш Чичиков неважно выглядит, – заметил Платон Аркадьевич. Он сидел возле стола, на котором Лидия Константиновна резала овощи для окрошки. Взяв листок петрушки, учитель принялся его жевать.
– Перестаньте называть его Чичиковым, – с укором шепнула учительница.
– Ну не Холмсом же его называть, тем более что он сам против, – хмыкнул Киселев, блеснув глазами. – Ночью зачем-то телескоп таскал. Я уж боялся, он его разбил. Посмотрел – вроде не разбил. Странный он все-таки!