– Куда лезешь, балда! – рявкнул на него Иван. – В дверь выходи, как все люди…
– Ага, – растерянно ответил Кирюха и двинулся к выходу. В коридоре он пару раз зацепился за веревки, которые протянул Опалин, и через минуту Иван услышал, как хлопнула входная дверь.
Он потер рукой лоб, посмотрел на многострадальную люстру, которая вроде бы не проявляла стремления свалиться на пол, и сел подальше от нее, за учительский стол. Там его и застал вернувшийся Платон Аркадьевич.
– Я убрал веревки из коридоров, – буркнул он, кладя их на стол перед Опалиным. – Выдумщик ты, Ваня…
Иван поднял глаза, и учителя поразило напряженное выражение его лица.
– Я-то, может, и выдумщик. А вот ты кто такой?
В кабинете повисло тягостное молчание.
– Ты про наган? – спросил Киселев, выдавив из себя подобие усмешки.
– Про все. Только не надо мне тут насчет непротивления разводить.
– Ладно, – решился Платон Аркадьевич. – Пошли, я тебе кое-что покажу.
Они прошли в комнату Киселева. Тот вытащил из угла небольшой сундучок, достал из него аккуратно сложенную бумажку и протянул ее Опалину.
– На. Читай.
Иван поглядел на портрет лихого офицера – Льва Толстого, который со стены буравил его взглядом, развернул документ и углубился в чтение. Дойдя до конца, он внимательно посмотрел на своего собеседника и принялся читать снова, чтобы уяснить себе отдельные моменты. Бумага была выдана в Царицыне и подчеркивала выдающиеся качества красного командира Платона Аркадьевича Киселева, а внизу сбоку от печати красовалась подпись «И. Ст.».
– Значит, ты не учитель? – спросил Опалин.
– Почему? Учитель. Призвали меня на войну с немцами. Тогда ведь как думали: два-три месяца повоюем, и будем в Берлине. Все газеты так писали. – Платон Аркадьевич вздохнул. – Потом они другое писали, конечно… ну так продажным писакам их хлеб легко дается. Они-то в тепле сидели и не видели, как снаряды летят, как солдатиков на части разрывает… Хлебнул я, Ваня, в окопах такого, чего врагу не пожелаю. А война все идет. А мы все отступаем и отступаем. Варшаву сдали, Ригу сдали…
Варшава и Рига были городами Российской империи, и то, что их занял противник, в обществе расценивалось крайне болезненно.
– Потом, значит, революция, и мотала меня судьба по фронтам… Ранен был несколько раз, но легко. Судьба Онегина хранила…
– А?
– Да цитата это. – Киселев махнул рукой. – Тебе бы, Ваня, поучиться. Образование – великая вещь, а ты же совсем не знаешь ничего.
– То, что мне надо, я знаю, – насупился Опалин. – А чего не знаю, то узнаю. Значит, ты в гражданскую воевал?
– Угу. Под Царицыным Троцкий мне руку жал. Потом, правда, расстрелять хотел.