Гнилозубый подтвердил его догадку:
– Были бы не водопроводчики, а фермеры – хрен бы мы что заметили! От них свинячьим дерьмом за цельный коридор разит – от них и грибников, те тоже в помёте копаются, в удобрениях… Но выто чистенькие, всё время возитесь с водичкой, поливаете друг друга, что твой душ! Вот запах вас и выдал…
Люк заскрипел зубами: «Попались, попались как последние болваны…»
Гнилозубый довольно ухмыльнулся во всю свою щербатую пасть.
– Ну что, понял, что не отвертеться? Давай, парень, колись, как ореховая скорлупа. А будешь упираться – я сестричку твою допрошу… наедине. Она ласковая такая, мяконькая, всё мне расскажет.
Он повернулся к скорчившейся в углу Лее.
– Ты ведь всё расскажешь малышка? Например – где ваш третий? Это ведь он заводила?
Он сделал бёдрами непристойное движение, демонстрируя свои намерения.
– …а не скажешь – придётся тебя того, разговорить. А может, ты только этого и ждёшь? Ну, признавайся дяде, дядя добрый…
Он запустил короткопалую, волосатую пятерню в пушистое облако её волос. Лея жалобно пискнула и попыталась вжаться в стенку. Гнилозубый ухмыльнулся ещё отвратнее и склонился к девочке.
Этого Люк снести уже не мог. Он заорал, вскочил и кинулся на негодяя с кулаками. Встречный удар швырнул его обратно на скамью. Ослепляющая вспышка боли, новый бросок – удар, сломанный нос хрустит под костяшками.
– Так и запишем… – издевательски заговорил гнилозубый. – Поскольку арестованный оказывает сопротивление, следует применить к нему меру пресечения в виде наручников.
Второй громила извлёк из чехла на поясе блестящие стальные браслеты. Люку заломили руки за спину, холодный металл болезненно впился в запястья.
– Ну вот, теперь можешь дёргаться, недоносок, а я пока с твоей сестричкой поболтаю…
– Ну-ну, зачем же так строго? Уверен, мы сумеем убедить молодого человека сотрудничать по доброй воле…
Люк рванулся (скованные руки отозвались острой вспышкой боли) повернулся к говорившему – и замер.
В дверях, перекрывая своей массивной тушей проход, стоял Генеральный.
Допрос в кабинете Генерального, большой комнате, обставленной громоздкой мебелью, с большущим, во всю стену, окном, слился для Люка в непрекращающийся полубред-полукошмар. Вот его, как мешок, швыряют в огромное, обтянутое чёрной кожей кресло. На соседнее кресло усаживают Лею – та утыкается лицом в скрещенные руки, плечи содрогаются от рыданий. Вот выплывает из него круглое, словно полная луна, лицо Генерального, и в уши льётся, вползает, забирается знакомыми скользкими червячками негромкий, сочувственный говорок…