Вчера вечером на закате я гуляла по набережной Гудзона и вышла на причал 46 — полюбоваться оранжевым небом. Над головой истерично метались чайки, вопя и перестраиваясь на лету. Казалось, их суматошным маневрам не будет конца. И я, будто наяву, перенеслась через половину земного шара, на берега другой реки. Вот мы вчетвером гуляем возле Тауэра, у самой Темзы. Субботний вечер. Я нетерпеливо подгоняю мальчиков, потому что собирается дождь, а они приросли к месту и ждут, когда начнут разводить мост. Мне отчетливо слышатся и бурные протесты сыновей, и подчеркнутое молчание Стива, который решил отдать мне роль родителя-зануды.
Все чаще мне удается сохранить душевное равновесие, оглянувшись на былые дни. И я радуюсь. Это моя маленькая победа. Она делает нынешнюю жизнь немного светлее.
Конечно, мое равновесие еще очень шатко. Нынче утром я потягиваю кофе в саду святого Луки в Вест-Виллидж. Лучи летнего солнца озаряют гортензии и наперстянки. Совсем английский садик. Я замечаю у себя на руке след раздавленного насекомого — одной из тех крошечных мошек, от которых, не замечая, отмахиваешься. И память немедленно переносит в наш лондонский садик, где в теплые дни тучами вьется такая мошкара. Я вижу нас: вот мы нежимся на солнце после ленивого воскресного завтрака. Я пристаю к Стиву, чтобы он помассировал мне шею. До меня долетает басовитый, ломающийся голос Вика. Ему уже пятнадцать. И тут же сознание возвращает к действительности. Этого нет и никогда не будет.
На миг я провалилась в иную реальность: нашу жизнь, какой она была бы теперь. Раньше, когда я позволяла себе эти запретные мысли, в моем сознании не возникало таких четких картинок. Но в последнее время ко мне приходят образы, детали, мельчайшие штрихи — такие объемные и достоверные, будто меня лишь вчера вырвали из той жизни.
Я знаю его во всех подробностях. Мой мир, каким он был бы с ними. Шум, суета, запахи, краски, важные вехи. Лица моих подросших сыновей.
Какая опасная, коварная иллюзия: будто я знаю то, чему никогда не бывать. Мне хочется отгородиться, оберечь себя от этого знания.
Прошло семь лет, их отсутствие разрослось, как разрослась бы за это время наша жизнь. Теперь у моего горя появился новый оттенок. Я тоскую по ним — таким, какими они должны были стать. Я хочу туда, в нашу жизнь. За семь лет горе обрело кристальную ясность. Теперь меня уже не носит и не кружит в водоворотах. Меня не окружает защитный кокон потрясения.
И я боюсь. А если истина мне не по силам? Если я сломаюсь, подойдя к ней чересчур близко? Временами я совсем не уверена, что выдержу эту новую ясность.