. Его совершенно заворожил падающий на сцене искусственный снег. Он обожал снег в любом виде. «Вот вернемся из Коломбо — и надо будет сводить его в театр “Пикок” на “Снеговика”»
[12], — решила я тогда. Когда в свое время он увидел по телевизору летающего мальчика и Снеговика из этого шоу, у него от восхищения дух захватило. На следующее утро я забронировала четыре билета. На пятое января.
Я беспрерывно что-то делала для мальчиков. Теперь придется от всего этого отказаться? После волны, в долгие первые месяцы, от одной этой мысли я чувствовала, что лечу в пропасть, — и вцеплялась в края кровати.
Как это? Перестать рассматривать вместе с Виком в интернете галапагосских черепах? Перестать разговаривать с ним о динозаврах и птеродактилях? Перестать мечтать вместе с Малли, каким он станет танцором или постановщиком шоу? Только что я размышляла над тем, что не мешало бы серьезно заняться с Малли чтением и письмом — на той рождественской открытке, которую он сделал нам со Стивом, было написано: «Маме и бабе».
Мама. Я все время слышала их голоса: «Разве не правда, мам?»; «Мам, ну пожалуйста, не выключай телевизор»; «Мама, нога так болит». Мне хотелось выдрать из памяти само это слово мама.
Какая мука, что не дотронуться, не прижать к себе, когда они — вот так, вместе, — словно стоят передо мной… Скоро я убью себя. Но в оставшееся время — как вынести эту боль?
Нужно от них отделаться. Но каким образом?
«Я должна перестать вспоминать. Надо задвинуть воспоминания в самый дальний угол. Чем больше я роюсь в своей памяти, тем сильнее страдания» — именно такие мысли роились в моей голове. И я перестала о них говорить. Отказывалась даже произносить имена моих мальчиков. Далеко запрятала все истории о них. Пусть и сами они, и вся наша жизнь станут такими же ирреальными, как та волна.
Они и так уже стали для меня расплывчатыми, далекими образами. Это случилось в первые дни после волны. Я не могла обнаружить в памяти их лица: они дрожали и расплывались, словно в каком-то мареве. Даже в своем оцепенении я осознавала, что их черты рассыпаются на мелкие детали, да и те я не могла ухватить. Но когда они вдруг возвращались и возникали передо мной, меня обжигало ужасом.
«Надо быть осторожнее. Нельзя подпускать их так близко», — твердила я себе.
У меня не всегда получалось. Время от времени я ловила себя на том, что вожу пальцем по простыне, как будто очерчиваю место, где только что лежали мои дети, вспоминаю форму и размер знакомых ямок. Эти вмятины на постели казались такими реальными, еще теплыми. Мне хотелось, чтобы они остались тут навеки.