Помню, как мы вчетвером ехали домой, в Северный Лондон, в наше последнее воскресенье в Англии. Перед этим мы заходили в универмаг Fortnum & Mason за рождественским подарком для моей матери. Стив хотел показать мальчикам новый корпус, в который должен был переехать их исследовательский центр, — возле вышки British Telecom. Шел дождь, и мне не терпелось попасть домой. «Посмотрим, когда вернемся со Шри-Ланки», — сказала я им тогда.
Мы пообедали в ресторанном дворике универмага, и Вик очень радовался, что его наконец кормят английской едой. Малли считал себя ланкийцем, а вот Вик настаивал, что он англичанин, как папа. В тот же день Стив закупил большой запас своего любимого конфитюра из лайма — чтобы было чем полакомиться, когда вернемся.
Потом, в январе, моя подруга Анита начисто прибрала нашу кухню и выбросила все продукты — в том числе и баночки с вареньем. Впервые вернувшись в наш дом, я долго в оцепенении глядела на пустые полки шкафов. Теперь, приезжая в Лондон, я понемногу восстанавливаю наши запасы. Белые керамические баночки для специй снова полны куркумы, гвоздики, корицы, пажитника, кокосовой стружки. Но есть предметы, на которые я до сих пор не могу взглянуть. Не могу прикоснуться к устричному ножу Стива. Не могу открыть его кулинарные книги. Я знаю, что не вынесу вида масляного пятна на странице с рецептом запеченных кальмаров или прилипшего горчичного семечка на рецепте карри с баклажанами в «Лучших блюдах от Ceylon Daily News».
В свой самый первый вечер на Шри-Ланке полуодетый Стив прыгнул в океан с центральной набережной Коломбо, и я сказала, что он ненормальный. Был 1984 год. Стиву исполнилось девятнадцать; он учился в Кембридже на втором курсе, а я — на третьем. В то лето я привезла с собой на каникулы Стива и еще двоих наших друзей, Кевина и Джонатана. Тогда, вечером, мальчики дружно скинули рубашки и принялись нырять в высокий августовский прибой прямо с променада. Я не успела предупредить их, что вода в этой части города грязная, а течение коварное и сильное. Мы пришли на набережную гулять, а не плавать. Мне пришлось сажать их в машину в мокрых шортах и с грязными ногами. «Безмозглые мальчишки, дураки!» — ругалась я всю дорогу. Стив, как всегда, ужасно обиделся, что его назвали мальчишкой, и заявил, что он мужчина. Я, как всегда, громко фыркнула.
В то первое лето босоногий и голый по пояс Стив часто играл на нашей улице в крикет с соседскими детьми. Они с Кевином и Джонатаном часами сидели на высокой стене, окружающей наш сад, и потягивали из бутылок светлое пиво. Собравшись в кабинете отца, они с интересом изучали его коллекцию старинных карт. За ужином они объедались креветками и рисовой лапшой. Именно тогда у Стива зародилась неугасимая любовь к стряпне моей матери. Вечерами я оставляла приоткрытой дверь, что вела с террасы ко мне в спальню, и Стив лежал в широкой кровати, которую делил с Кевином, нетерпеливо дожидаясь, когда же родители наконец уйдут к себе.