Кейн увидел нас и быстро закончил разговор. Положив телефон в карман, он подошел и сразу обратился к Лиз.
— Все в порядке?
— Швы сняты. Заражения нет. Лекси на пути к выздоровлению.
— Прекрасно. — Я наградила его резким взглядом. — Теперь я могу ехать домой.
Он нахмурился.
— Если под домом ты имеешь в виду мой дом, то да, ты можешь ехать домой.
— Кейн…
— Не спорь.
Он обнял меня за талию, поблагодарил Лиз и повел нас на выход. Я посмотрела через плечо, чтобы наградить медсестру благодарной улыбкой. Весь путь я пыталась игнорировать прижатое ко мне тело Кейна. Я могла сама справиться с ходьбой, но не хотела устраивать сцену в больнице, требуя отвалить.
Когда он исчез той ночью, Эффи помогла мне добраться наверх и дойти до кровати. Думаю, в этот раз даже она разозлилась на Кейна и поняла, что я достигла предела в этой борьбе. Когда немного позже я услышала, что вернулся из поездки, то надеялась, что он придет ко мне. Чтобы сказать что? Я не знала. Что-то. Что-нибудь. Тем не менее, он этого не сделал, и тогда я решила, что настало время, наконец, отпустить его. В ту ночь я лежала в постели, думая обо всем, что мне нужно было упорядочить в жизни и что не вращалось вокруг Кейна.
Устранение карьерного кризиса выглядело как начало. Сестра Антуана, Рене, связывалась со мной и дала две недели на обдумывание ее предложения, прежде чем она предоставит его кому-то другому. За последние четырнадцать дней Антуан прислал несколько электронных писем, в каждом из которых рассказывал о прелестях и преимуществах жизни в Париже. Должна признать, всю прошлую неделю думала, что останусь в Бостоне, если смогу заставить Кейна мне довериться. В любом случае это означало бы поиск новой работы, потому что не могло быть и речи о том, что я продолжу работать его помощником, если мы соберемся строить серьезные отношения.
Теперь, я обнаружила, что рассматриваю предложение Рене.
Хотя еще до того, как подумаю о Париже, я должна уладить все с отцом. С ним оставалось слишком много нерешенных вопросов. Мне не хотелось даже думать о том, что он может причинить мне боль. Но мысль, что он мог стоять за нападением, закралась мне в голову, хоть и продержалась недолго. Конечно, поразмыслив, я пришла в ужас от того, что могла даже подумать о подобном. На самом деле это больше, чем ужаснуло — это поразило пониманием того, что я нигде и никогда не смогу начать жить с чистого листа, пока я не разрешу проблему с отцом. Нам нужно было поговорить, и я надеялась, что разговор поможет мне лучше понять его поведение.
Если бы он смог, я могла бы найти в себе силы простить мать за то, что выбрала его вместо меня. В конце концов, боль, которую она причинила своим выбором, лежала в основе моих проблем. Как я могла продолжать жить дальше в Париже, не смирившись с этой болью, этим отказом? Не смогла бы. Я бы просто повезла ее с собой.