А связь между тем существовала.
Правы были те, кто думал, что Оловянников подбирает людей для Одессы. Именно это и испортило настроение председателя уездной ЧК. Людей у него не хватало. Каждый сотрудник был на счету. А Оловянников положил на председательский стол категорическое предписание свыше: «Совершенно секретно выделить в распоряжение начальника разведотдела ОГЧК одного сотрудника по его усмотрению. Не чинить никаких препятствий…» и так далее.
После долгих препирательств председатель сказал:
— Сам выбирай, я тебе не помощник!
— Выберу! — заверил его Оловянников. — Можешь быть спокоен!
Но как раз потому, что председатель в этом не сомневался, он спокоен и не был.
И Оловянников действительно выбрал именно того человека, потеря которого была для председателя весьма ощутима.
Рыбаки из Николаева высадили в Одесском порту долговязого парня с худым лицом, опаленным за дорогу морским солнцем. По виду он одинаково походил и на крестьянина, и на мастерового, приехавшего в Одессу на заработки. Старый, видавший виды пиджак сидел на нем мешковато. На голове топорщился мятый картуз. В руке — скромный дорожный узелок.
Простившись с рыбаками, парень широко зашагал через портовый двор, с явным удовольствием ощущая твердую землю под ногами, обутыми в тяжелые яловые сапоги. Такие сапоги считались по тем временам большой роскошью.
Одесский порт лежал в развалинах. Ветер сдувал желтую пыль с разбитых пакгаузов. В обломках возились крысы.
Возле разрушенных эстакад покинуто чернели мертвые пароходы. Единственное живое судно в порту — низкий буксирный катер огибал маяк, возвышавшийся на стрелке полукруглого мола. Вода закипала у его шершавых бортов, покрытых чешуею заплат, из трубы валил густой, дегтярно-жирный дым.
Сваи сожженных причалов, облизанные сначала огнем, потом волнами, блестели, как лакированные. На них пристроилось несколько рыбаков-одиночек. Из прозрачной, отстоявшейся в гавани воды они выуживали головастых бычков.
Минуя ряды пустых лабазов, приезжий выбрался из порта. У выхода, поперек железнодорожных путей, лежал на боку маневровый паровоз с зияющим прокопченным котлом. Рядом стоял ржавый каркас грузового вагона. Все деревянное было ободрано с него, должно быть, на дрова.
Широкая, белая, суживающаяся кверху Потемкинская лестница вывела приезжего на Николаевский бульвар. Здесь начиналась другая Одесса — красивый, солнечный город. На фасадах его домов красовались лепные фигуры кариатид и атлантов, подпиравших высокие балконы с витыми решетками. За бульваром жарко сияло море. Белым и розовым цветом распускались акации, отбрасывая на землю тонкую сетчатую тень.