— Я не специалист в лесозаготовках, — лениво сказал О'Брайн, — и не берусь дискутировать с вами, Роберт, в вопросах, где вы явно сильнее. Но я хочу напомнить вам, ведь мы давно и хорошо знакомы, что всегда относился к вам по-доброму, и только поэтому до сих пор не сообщил в соответствующие организации, что вы офицер СД. Или, если хотите, немецкий агент, ведущий в Соединенном Королевстве подрывную деятельность, собирающий разведданные и дезинформирующий наше общество, — О'Брайн сделал паузу, молчал и Пойнт, наблюдая, как тот «раскручивает» Дорна. — Но я этого делать не стану, повторяю, я всегда хорошо к вам относился. И повторяю, у меня есть доказательства… Видите ли, мы живем в век лавочников. Даже лорд Ротермир — торгаш, торгующий событиями и политическими акциями с бесстыдством девки, у которой на продажу нет ничего, кроме тела.
Дорн внимательно смотрел на О'Брайна и его приятеля, молчал. Он хотел понять, ради чего О'Брайн пытается его шантажировать.
— Поэтому я, чтобы не отстать от века, тоже торгую, — О'Брайн хмыкнул. — И в обмен на молчание относительно подлинных занятий Роберта Дорна хочу получить от вас информацию об обстоятельствах смерти вашего посла Леопольда фон Хеша. Только не говорите, что у него было слабое сердце.
— Эта версия попала в газеты. А другими я не располагаю, — равнодушно отозвался Дорн. — И вообще я утратил интерес к политическим интригам.
— Полно, Роберт, давайте лучше договоримся о сроках. Когда вы мне сможете сказать, кто убил Хеша, по чьему приказу? Главное — детали…
«Ишь как круто, — возмутился Дорн. — Что же мне ему сказать?»
Тон О'Брайна был так категоричен, а желание схлестнуться с Дорном так явно, что Дорн решил рискнуть:
— Как я заметил, — медленно заговорил он, — в английской речи принято употреблять неопределенные местоимения и наречия. Для смягчения категоричности. В вашем монологе, сэр, этих наречий практически не было. Я постараюсь придать своему монологу наиболее британское звучание. Пожалуй, у меня еще остались кое-какие связи в Германии. И, может быть, некоторыми из них я пользуюсь по старой дружбе на благо моего бизнеса. Вероятно, среди этих связей есть две-три, благодаря которым мое дело одинаково не страдает и в Соединенном Королевстве, и в Королевстве Шведском, да и в рейхе. Не скрою, эти связи мне удается поддерживать той незначительной информацией, которая порой приходит ко мне в руки. Сейчас, например, когда я, задумав расширять свое дело, чтобы поставлять бумагу на Флит-стрит, связан с фирмами, поставляющими газетную бумагу, могу поделиться очень неплохой информацией с лордом Ротермиром. Например, что его сотрудник, некий О'Брайн, совсем не разделяет точку зрения своего патрона по некоторым острым вопросам. И, возможно, я мог бы представить в качестве доказательства магнитофонную пленку, которая зафиксировала ряд высказываний этого сотрудника «Дейли мейл». Более того, через свои связи я заручусь поддержкой его светлости или иных уважаемых лиц в суде, где буду отстаивать свое доброе имя. Но, скорее всего, я не стану этого делать, ибо понимаю, как трудно человеку гуманитарной профессии и узкой специализации найти в Лондоне достаточно оплачиваемую работу и как легко ему потерять репутацию. Так что я не голословен. Что же касается смерти герра фон Хеша… Помня неплохие отношения с вами, сэр, я, возможно, употреблю те старые контакты, чтобы как-то прояснить интересующий вас вопрос. В конце концов нас связывают некие трагические события, которые трудно забыть. Я ничем не мог помочь вам в то время. Отчего бы не попытаться сгладить взаимные потери? Но для этого, мне кажется, следует ответить на один непростой вопрос. Станут ли определенные круги усматривать в преждевременной кончине господина посла симптом германской опасности, которая мнится неким политическим деятелям Британии? Всем известно, господин посол был не во всем согласен с курсом правительства Германии. Так будет ли после его смерти муссироваться тема германской опасности, или ее начнут замалчивать, отступая перед силой? Существует ли, таким образом, германская опасность — тоже любопытная журналистская тема, отправной точкой которой может стать прискорбный факт, не так ли?