Пирогов бегом выскочил на высокое крыльцо, расправил под ремнем гимнастерку. Он всегда провожал уходящих на фронт, а потом долго мучился совестью. Знакомые мужики и парни прощально кивали ему, но он чувствовал в их взглядах недоумение или вопрос: мы пошли, а ты снова остаешься?! Задним числом он понимал, что это всего лишь кажется ему, но всякий раз испытывал стыд за свою неприкосновенность.
Из дежурки выбежало пироговское «воинство»: Полина, Настасья, Оленька... В знак ли внутреннего протеста против своего положения или из-за невнимательности он иногда путал их имена.
— Ой, девоньки, Лешка Ерш!
— И Авдей Егорыч!
— И этот... чумной. Гля, какой тихий. Даже ничего себе с виду. А помните, нализался...
Строй прошел мимо. Прошуршала, проголосила толпа. За мостом, на взгорке тракта, стояли два зеленых грузовика с наращенными боковыми бортами и рядами толстых плах внутри вместо скамеек...
Вспомнив, что не запер кабинет, Корней Павлович вернулся в отдел.
Он закрыл дверь, достал из кармана ключ и тут услышал, что кто-то идет по коридору и смотрит на него. Пирогов оглянулся. Действительно, в трех-четырех шагах от него остановился среднего роста старик, с великолепной гривой седеющих волос, широкой темно-русой бородой. Одет был он в легкую барчатку, высокие мягкие валенки с клееными из автомобильных камер галошами. Шапку он держал в руках перед собой.
— Вы ко мне? — спросил Корней Павлович, глядя мимо старика на открытую дверь, где все еще стояли на крыльце его сотрудницы.
— К вам, дорогой товарищ!
— Что-нибудь срочное?
— Да как тебе сказать...
Нет, Пирогов не знал его. Хотя ничего удивительного в том не было. Две тысячи живут в Анкудае, четверть из них, считай, носит бороды. А еще Храбровка, Пуехта, Ыло... Колхозных стоянок — по пальцам не пересчитать.
— Может, с дежурной поговорите?
— С этими? — старик повел глазом, как бы показывая через плечо. — Ты меня прости грешного: войско твое разве что в фанты играть годно.
— Слушайте, — рассердился Корней Павлович. — Они находятся при исполнении. И я попрошу вес...
Старик часто-часто закивал, признавая неуместность своей шутки.
— Извините, извините, товарищ. Глупый язык хуже глупой головы.
— Так, что у вас ко мне?
Старик посмотрел Пирогову в глаза и перевел взгляд на дверную ручку.
— Хорошо. Только самую суть. Покороче...
От умного насмешливого взгляда старика, чуть заметной улыбки, которую нельзя никак было отнести к скептической и простодушной байбаковской глупинке, вспыхнуло раздражение:
— Дежурная! Займите наконец свое место.
Медленно старик дал полукруг по кабинету и, пока Корней Павлович усаживался за стол, остановился против карты, ткнул пальцем.