Он перешел улицу, постучал в розовое от печного огня окошко — в избе экономили керосин, довольствовались пока светом из приоткрытой печи.
Никто не метнулся к окну, не приклеился носом к стеклу — взглянуть, кого бог послал в неурочный час.
Корней Павлович снова постучал, чуть длиннее и требовательней, отошел к воротцам, прислушался. В сенях скрипнула, наконец, дверь, женский голос спросил: «Кто?»
— Подскажите, как найти дом председателя сельсовета.
— А это надо улицей вверх. Там будет проулок. Так, в том проулке первый дом. Глиной еще промазанный, — охотно, даже с радостью пояснила женщина. — Иди сейчас прямо вверх, смотри по левую руку проулок. Как будет — так повертай.
— Спасибо.
Он вел коня за узду, прислушиваясь и поражаясь глухой тишине. Точно не деревня в сотню дворов, а мемориальное кладбище с домами-надгробиями... Да сколько же времени теперь? Семь? Восемь?.. Что происходит с людьми? Боязнь темноты?..
Председатель тоже долго выяснял через дверь, кто да зачем, потом осторожно снял запоры.
— Товарищ Пирогов!
— Он самый.
— А я слышу, вроде знакомый голос-то. Мы с вами в райисполкоме встречались. Потом вы доклад про войну делали. Заходите в избу.
Пирогову почудился в его словах справедливый упрек. За полгода Корней Павлович трижды объезжал район, трижды бывал в Ыло, но каждый раз случалось так, что председателя сельсовета не оказывалось на месте. Месяц назад, как помнил Пирогов, председатель ездил за дровами, и теперь, наверное, вон они, пиленные, лежали под стеной сарая высокими штабелями.
— Лошадь бы куда-то на ночь.
— Это мы мигом. Мы ее ко мне в стайку. Там по нынешним временам, хо-хо, простору на всю деревню хватит.
В длинной нательной рубахе навыпуск он выбежал во двор, раскидал жердины, лежащие вместо ворот, взял лошадь за узду.
— Нн-о, хорошая. Нн-о!
Так же быстро он распряг ее, втолкнул в сарай, принес охапку сена.
— Сбрую, вожжи надо в сени занесть. Не ровен час — уведут.
— Поди, не посмеют у начальника милиции, — сказал Пирогов, снимая дугу.
— Вы меня простите, если не так что брякнул: вон война какая идет, тут всё с ног на голову перевернулось. Заходите в избу. Вот та-ак! Осторожно! Темень проклятая!
В избе было тепло и сумрачно. На заставленном кухонном столе слабо светила лампа. За день разъездов Пирогов изрядно настыл и, шагнув из сеней за толстую, обитую мешковиной дверь, ощутил, будто его окатили горячей водой.
— Вот сам товарищ Пирогов в гости к нам, — сказал хозяин, появляясь следом.
У ЖАРКОЙ печи на высоком прочном табурете сидела женщина в широкой замызганной юбке, широкой кофте и в платке и чистила картошку. Длинная тонкая кожурка тянулась от ножа до пола. Женщина, не меняя позы и не прекращая занятия, приподняла голову, коротко посмотрела на Корнея Павловича, перевела тяжелый недружелюбный взгляд на хозяина и задержала его на нем значительно дольше.