Вот так штука! Ничего подобного не приходило Пирогову в голову.
Аккуратно положив газеты на место, Корней Павлович вышел в дежурку, облокотился на широкий, как прилавок, деревянный барьер. Дежурная — белокурая, пушистая, как цыпленок, Оленька Игушева, которую все называли только ласкательно, поднялась со стула.
— Сиди.
— Да уж насиделась, товарищ лейтенант.
— Спокойно?
— Спокойно, Корней Павлович.
— А немцы в трехстах метрах от штаба армии, обороняющей Сталинград. А?
Дежурная не поняла хода его мыслей, ответила с веселым вызовом:
— Час на час не приходится. Перед обедом опять дед Никифор шумел. Грозился всех нас лозой посечь.
— Это за что же?
— Он же на прошлой неделе и месяц назад приходил жаловаться: кто-то почтовый ящик у него чистит. А там газеты. И вчера опять вытащили, Говорит, велел почтальону положить в ящик, потому как сам в исподнем в предбаннике был. Когда помылся, вышел к воротам — нет газет...
ДЕД НИКИФОР отличился в гражданскую войну, имел орден Красного Знамени и тяжелое ранение. Где-то под Семипалатинском в схватке порубили ему ногу выше колена, посекли шашкой голову. Никто из своих не считал его жильцом. Но чудо любит отчаянных. Он выжил, и, больше того, срослась кость на ноге, только как-то криво. С тех пор дед Никифор бороду густющую отрастил, чтоб шрамы безобразные на скуле и через щеку немного прикрылись, и годов с тридцати пяти от роду его за бороду прозвали дедом.
В войну, с самого сорок первого туго стало с бумагой. Газеты сократили тиражи, трем из четырех желающих отказывали в подписке. Дед Никифор за прежние доблести имел привилегию. А так как почта приходила нерегулярно, привозили газеты в Анкудай пачками, случалось сразу за неделю. Такую вот последнюю пачку кто-то стащил вчера. И неделю назад. И месяц. Никифор лютовал так, будто его глаза лишили.
— КАК ЖЕ вы от лозы увернулись? — ухмыльнулся Пирогов,
— Варвара и Полина обещали, что после каждой новой почты будут охранять его ящик.
Он хотел сказать, что Варвара, Полина, да и она, Оленька, молодцы, начинают по-настоящему понимать свою роль, но тут открылась входная дверь, и в дежурку вошла директор школы. Пирогов несколько раз встречался с нею в исполкоме, однажды даже разговаривал по поводу двух сорванцов, задержанных в чужом сарае с самосадом.
Еще раз поздоровавшись с Пироговым и приветливо кивнув бывшей своей ученице Оленьке, директор начала сразу:
— Прошу считать наш разговор как частный, — сказала она негромко и внятно, будто диктуя урок первоклассникам.
— Заходите в кабинет, — пригласил Корней Павлович и первым вошел по полутемному коридору. — Прошу вас, — он распахнул дверь. — Можно снять пальто, печь еще не остыла. Садитесь, где вам удобно.