— Мы решили подождать до конца уроков. Школа гудела... На третьей перемене наш историк Вера Андреевна обнаружила, что недостает карты европейской части СССР и политической карты мира. Остались планки, а карты — аккуратно вырваны... Это переполнило чашу нашего терпения. По нынешним временам карты не достать ни за какие деньги. Я позвонила вам. Но вас не было. Через час я снова звонила. Только в третий раз застала. Так как нам быть?
Пирогов прошелся по кабинету.
— Плохо, что я узнаю об этом последним. Это раз. Во-вторых, — что об этом знает вся деревня. Надо было позвонить дежурной и сообщить.
— Мы надеялись, что разберемся сами. Ведь задета честь школы.
ОСМОТР показал, что преступник проник в неотапливаемую часть школы через окно, прямо в тот класс, где лежал хлеб.
Пирогов распорядился официально допросить завхоза Сидорову, учительницу Федорову и завпроизводством пекарни Малетину, которой принадлежала идея выдать хлеб сразу на два дня. Хотел он того или не хотел, но обстоятельства складывались так, что двое из трех могли оказаться а сговоре. Против Малетиной был дополнительный факт: ее опасения, что не будет дров и паек придется выдать тестом, не подтвердились, в магазинах выдавали по карточкам печеный хлеб. Завпроизводством должен быть более информированным о делах и ближайших перспективах своего цеха.
Так рассуждал Пирогов. Но у него не выходила из головы история с картами. Тут было нечто непостижимое, не имеющее прецедента в его практике. Бесценная для школы карта мира, да еще в половинчатом виде не могла быть ходовым товаром на рынке военных лет, хотя тот и славился неохватной пестротой: от пропахших нафталином подвенечных бабушкиных платьев и туфель до ржавых навесов и гнутых, идущих по второму кругу, гвоздей.
Карты в печальной истории школы имели какой-то особый, даже зловещий смысл.
«Ты становишься болезненно подозрительным. Это плохо. В карты могли завернуть хлеб», — рассуждал Пирогов, возвращаясь домой. Последнее время он привык обращаться к себе, как к постороннему, даже приловчился спорить, переубеждать одного из двух, ютившихся в нем.
«Хлеб был отлично упакован в мешок, — возражал Корней Павлович. — Для того чтобы ввести в заблуждение нас, создать видимость, что хлеб обнаружен случайно, хватило бы фуфайки, питьевого бачка, наконец, скатерти».
«Поручи своим девчатам осмотреть соседние дворы. Если вещи взяты для отвода глаз, они выброшены неподалеку».
«Поищем. Но, думаю, не найдем. Все взятое в школе имеет практическое значение в быту. Там оно, там! — он даже кивнул в сторону хребта, круто начинающегося от крайних домов. — Чувствую, там все. И карты там. И были они главным предметом кражи».