На узкой шейке вилки было выбито клеймо — два танцующих человечка, широкое место ручки украшала гравировка — двуглавый орел и монограмма РМ. Бабушка утверждала, что набор раньше принадлежал одному из членов царской фамилии и был позже подарен ее семье. За особые заслуги. Бабушка не скрывала, за какие — якобы на фабрике ее деда производили лучшую тогда в России сталь, из которой во время Первой мировой войны изготовлялись затворы для трехлинейных винтовок.
Любимая моя бабуля могла и загнуть. Делала она это редко, но со вкусом. Рассказала однажды соседям по палате в академической больнице, что ее настоящая мать — известная в Париже аристократка, мадам такая-то, и что только превратности судьбы загнали ее в этот медвежий угол Европы, в варварскую страну Россию, ставшую к тому же неизвестно зачем впоследствии эсэсэсэром…
Моего прапрадеда и мою прапрабабушку, имевших несчастье быть до революции фабрикантами и домовладельцами, большевики ободрали как липку. Забрали у них и столовое серебро. Кое-что случайно уцелело, в том числе и эта вилка с орлом. Бабушка ею очень дорожила, хранилась вилка в особом отделении кухонного шкафа, раз в год Тасе было разрешено ее чистить.
Использовать царскую вилку по назначению позволялось только тогда, когда к нам приезжала из Ленинграда бабушкина сестра, добрейшая толстушка тетя Ася и привозила с собой целый чемодан говяжьих языков. Языки эти долго варились в соленой воде, после чего их охлаждали и нарезали тонкими кружочками, придерживая двузубой вилкой, обыкновенным советским кухонным ножом за два девяносто с треснувшей лоснящейся деревянной ручкой. Ели мы языки как Чичиков жареных поросят — с хреном и со сметаною.
Это недоступное простому советскому человеку лакомство присылал нам в подарок работавший заместителем директора одного из ленинградских мясокомбинатов дядя Миша, второй муж тети Аси. К языкам он присовокуплял обычно бутылок пять армянского трехзвездочного коньяка, большим поклонником которого был, по его словам, с детства. Коньяк полезен для здоровья, говорил маленький круглый дядя Миша с сильным еврейским акцентом. Потом вздыхал и добавлял — люди, регулярно пьющие коньяк, живут очень-очень долго…
Верность этого утверждения дядя Миша доказал делом — дожил до девяноста с лишним лет и мирно умер в эпоху первоначального накопления капиталов. Когда на улицах колыбели революции вечерами постреливали.
И тетя Ася и дядя Миша были удивительно добрыми людьми. Может быть потому, что после пережитого в ленинградскую блокаду кошмарного голода, жили благополучно и ели очень вкусную пищу. Никогда не забуду вкуса торта «Наполеон» в приготовлении тети Аси. Это была не еда, а поэзия. Пушкин. Однажды, впрочем, тетя Ася приготовила кушанье, которое я не смог есть. В глубокой сковородке, полной соблазнительного оранжево-белесого жира, плавали десятка три куриных попок. Все это божественно пахло чесноком, луком и какими-то, неизвестными мне, пряностями. Я осилил только половину чайной ложечки, жир был умопомрачительно вкусен, но больше я есть не стал, боялся отбросить копыта прямо за праздничным столом. А два пожилых, не очень здоровых человека, Ася с Мишей, потихоньку съели все. С белым хлебом. Дядя Миша периодически прихлебывал коньячок, а тетя Ася то и дело садилась за фортепьяно и разражалась бурлескными импровизациями.