Cлова Минцловой вызывают сомнения и боль у Волошина. Он пытается истолковать их на свой лад. «Но если у меня так разделены чувство и разум, значит, я слепорожденный. Значит, я совсем не понимаю других людей. Это прирожденное и неисправимое уродство».
Но само присутствие Анны Минцловой воздействует на Волошина, по его мнению, благотворно, и он признается в этом Маргарите:
«Я теперь чувствую такое примирение с самим собой. Я все время чувствовал на душе непримиримый грех, который давил меня: и вот, он вдруг сегодня вечером искуплен. Я не знаю как, почему, но кто-то снял его с моей души.
Нам надо всегда старшего и взрослого. В прошлом году – Екатерина Алексеевна, теперь – Анна Рудольфовна».
Волошину Минцлова раскрывает какие-то важные вещи о самом себе. Она указывает еще на одну черту Максимилиана Волошина:
«У Вас нет чувственности по отношению к женщинам. Вам совершенно все равно, с кем Вы говорите. Вы забываете о женщине. Это страшно оскорбительно. Тем более что в первый момент, когда Вы подходите, у Вас есть чувственность – и это остается в памяти. Вы, может быть, мои слова через полчаса и забудете, но я знаю наверно, что, когда будет нужно, Вы их вспомните, и потому говорю Вам».
Так, она подводит поэта и художника к тому, что Маргоря не только отвлеченный идеал, но и земное создание, которое жаждет земных чувств…
(Из дневника Волошина)
4 июня
Только что проводил Анну Рудольфовну в Лондон и Маргариту Васильевну в Цюрих.
Сердце мое исполнено невыразимым светом и нежностью. Радостные слезы наворачиваются на глазах. Как в тот день, когда уезжал из Москвы. Я чувствую, что совершилось какое-то искупление, что отсюда, из этой точки идет новая линия жизни.<…>
Мы едем назад к Чуйко и оттуда с вещами на вокзал. Чтобы решить, кому с кем ехать, мы дергаем за узелки. Мне с Маргаритой Васильевной. Я вижу детское лицо и грустные глаза и смотрю в них мучительно долго, и у меня навертываются слезы.
Мне хочется сказать: «Вы видите, какой я… Простите же меня. Не любите меня». Я говорю: «Я рад, что Анна Рудольфовна все это сказала при Вас. Знала ли она, когда говорила, про кого она говорит.
Когда я подхожу к Вам, я испытываю невыразимый трепет, как приближаясь к тайному и тонкому пламени.
Я хочу у Вас спросить… Мне вот Анна Рудольфовна сказала, что мое увлечение женщинами всегда лишено чувственности. И это правда. Когда я произношу, т. е. произнес, те слова, которые мне запрещено произносить, то я сразу почувствовал, что все сорвалось и перемешалось и исчезло. Когда Вы мне писали, что Вам чуждо и непонятно это чувство… Вы испытывали то же самое? Вы больны тем же, чем и я?»