— Скажите, а почему вы так точно определяете время появления Эдмонсона? — спросил Никитин.
— Потому что, расписываясь в получении телеграммы, я посмотрел на часы и проставил время как раз в то мгновение, когда Эдмонсон обратился ко мне за ключом от комнаты.
Здесь было над чем подумать: Эдмонсон единственный человек, с которым общался в Москве Гонзалес. В день исчезновения коммерсанта исчез и Уильям Эдмонсон. Сигареты «Фатум» курит Эдмонсон и этой же марки сигарета обнаружена в «Олимпии». Наконец, машину водитель бросил у кладбища между четырьмя и шестью часами утра. А Эдмонсон возвращается в гостиницу в семь пятнадцать утра с масляным пятном и следами бензина на пальто.
Улики были явно против Уильяма Эдмонсона.
Был поздний вечер. Сюда на девятнадцатый этаж не долетал шум города. Как бы зримая тишина этого вечера давала полный простор мысли. Андрей Дмитриевич работал у себя в комнате. Дома в часы досуга он писал книгу для юношества о русских умельцах оружейного дела. Раздался телефонный звонок. Крылов взял трубку и, узнав голос подруги дочери, Любы Гараниной, удивился. Прямо перед ним на листке настольного календаря было написано:
Папа!
Я ушла в консерваторию на симфонический концерт. Пожалуйста, поужинай сам. Все приготовлено.
Маша
Андрей Дмитриевич был в полной уверенности, что дочь пошла на концерт вместе с Любой.
— Да, Любаша, я тебя слушаю, — ответил он, не скрывая своего удивления.
— Моя Красуля дома? — спросила девушка.
— Нет, Любушка, твоей Красули дома нет, она в консерватории на концерте.
— А вы, Андрей Дмитриевич, заняты? К вам можно подняться? Очень нужно. Я говорю снизу, из вестибюля.
Было жаль этого вечера, работа отлично шла, поэтому, немного помедлив с ответом, Крылов сказал:
— Хорошо, Люба, поднимайся, — и положил трубку. Он едва успел собрать листки рукописи, как у входной двери раздался звонок.
Впустив Любу и помогая ей снять шубку, Крылов спросил:
— Почему ты называешь дочку Красулей? По-моему, это звучит нехорошо, я бы сказал, иронически.
— За душевную ее красоту, Андрей Дмитриевич, — ответила девушка и покраснела.
— Душевная красота человека, Люба, — скромность. Она в ярлыке не нуждается. Красуля, — еще раз повторил он и усмехнулся. — Точно кличка коровы или козы!
— Хорошо, Андрей Дмитриевич, больше не буду, — сказала Люба и покраснела еще больше.
— Проходи, садись, — пригласив девушку в кабинет, сказал Крылов и добавил: — Чаю согреть, а? С мороза?
— Нет, спасибо. Я к вам по делу.
— Стакан чаю делу не помеха, ну как хочешь.
Наступила томительная, неловкая пауза. Люба долго водила пальцем по ручке кресла, насупив брови и так сосредоточенно, словно только за этим и пришла, затем, собравшись с силами, сказала: