Заключительное слово он предоставил сказать Бирошу, потому что уже не мог вернуться во времени на два часа назад, не хотел заново входить в роль, которую внешне еще продолжал играть, но для которой у него уже не было сил.
«Нельзя быть таким чувствительным, — сказал ему на следующий день Бирош. — Знаю, конференция кончилась не так, как ты предполагал, но для начала это было полезно».
«Какое начало? — Голос его сорвался. — Какое начало может быть у человека, который вот-вот перешагнет порог пятидесятилетия?»
В кресле сидел Мартин, поигрывая пустой чашкой. Только что закончилось совещание у главного, ж в кабинете Бироша висел такой дым, что хоть топор вешай.
«Что ты на это скажешь, товарищ секретарь?» — Бирош вопросительно смотрел на Мартина, который перевернул чашку кверху дном и теперь рассматривал узор, образованный на блюдце кофейной гущей.
«Ничего, — сказал Мартин. — Я вам не скажу ничего. Потому что присутствующего здесь доцента знаю не со вчерашнего дня; если не ошибаюсь, мы с ним даже вроде бы родственники».
«Говори серьезно, прошу тебя», — сказал Томаш.
«Я и говорю серьезно, — сказал Мартин. — Вы пригласили меня на совещание. Я ознакомился с вашими проблемами, но не требуйте от меня, чтобы я их за вас решал».
«Мартин, — сказал Томаш. — Ты всегда был по отношению ко мне откровенен. Даже слишком откровенен».
«Может быть, — сказал Мартин. — Но жизнь кое-чему учит человека. И однажды он вдруг обнаруживает, что самое драгоценное качество — это благоразумие. Самое главное, чтобы все было в порядке. Чтобы в нашем районе все было в наилучшем порядке».
Мартин встал и простился. Томаш заметил, что руку он протягивал как-то неуверенно. Это уже не было крепкое рукопожатие, которым с первой же минуты Мартин вызывал уважение к себе, — он протягивал пальцы, из которых будто вышла вся сила. Томаш знал, что год назад Мартин перенес инфаркт, и поговаривали, что ему придется оставить работу. Но пока что он не ушел, остался в той же должности и в том же районе, где начинал много лет назад.
«Я ему не удивляюсь, — сказал Бирош, когда за Мартином закрылась дверь. — Он очень устал».
«Да, он устал, — сказал Томаш. — Ему много пришлось хлебнуть».
«А ты? — Бирош взглянул на Томаша. — Ты разве не устал?»
Бирош был на десять лет его моложе, в расцвете лет и сил, полный идей.
«Иногда я думаю, что мы все немного устали, — сказал Томаш. — Но нам не следовало бы этому поддаваться».
«Вам не следовало бы этому поддаваться, — сказал Бирош. — А ты вот подал заявление об уходе».
«Я все взвесил, — сказал Томаш. — Ты сам видел, что институт не нужен».