Но кого это волнует в такой тьме! Кого волнуют выбитые стекла в заколдованных королевствах!.. И снова он шагал. Шаги гулко отдавались на пустынной, безлюдной мостовой; он был — языком колокола, был — процессией слонов… а ночь опускалась все ниже и ниже; просвет между черным куполом и его склоненной головой все сокращался, в любую минуту ее могла прихлопнуть крышка люка, откуда — он знал это — ему уже не выбраться. Да и что делал бы он с этим счастьем — под пологом глубокой ночи, в свинцовой темноте ее неотвратимого объятья? Зачем вообще человеку счастье, если он хочет жить, как и живет, изо дня в день, с вечера до утра, когда у него есть то, без чего ему нельзя было бы обходиться, и ничего ему не надо — разве только чтобы его не теребили и оставили в покое… Витрин становилось все больше: он снова приближался к центру города, стал понемногу приходить в себя, узнавать улицы; была еще глубокая ночь, но уже в недрах ее зарождалось что-то — стыдливое сознание того, что время ее все же кончится, что есть закон коловращения света и тьмы, что рассвет неизбежен.
Роберт Кушнер был теперь на знакомой улочке, перед знакомым домом, заученным движением повернул ключ в замке, вошел, бесшумно, осторожно, чтобы не разбудить пани Враштякову, чтоб не спугнуть мышей, которых ловит ее кошка, не всполошить кур, дремлющих во дворике, — не посягнуть на чье-то маленькое, заурядное, неприметное счастье, так люто ненавидящее тот огромный, безликий, невообразимый фантом, который несколько часов тому назад свалился Роберту на плечи.
На цыпочках поднялся он в свою комнатушку, вытащил из кармана бумажник, вынул оттуда лотерейный билет с номером 333333, шесть троек, легко запоминающееся число, выигравший номер, его номер. Сто тысяч крон. Мешок денег, горы денег, златые горы неодолимого счастья. Роберт Кушнер взял двумя пальцами билет и резким движением изорвал его в клочки. Потом высунулся из открытого окна и дунул на ладонь. Клочки бумаги, как снежные хлопья, падали в жаркую августовскую ночь, кружились под дыханьем ветерка, и было их так много, что не видно было улицы, со всех сторон, слепя глаза, стлалась широкая снежная дорога. Он шел по ней и понимал, что это как раз та дорога, с которой его никто уж не собьет.
Перевод Е. Элькинд.