Чуть ли не бегом побежал Сорокин в ротную каптерку. Застал на месте обоих нужных людей — и писаря-каптенармуса, и старшину. Старшина перекладывал и, наверно, пересчитывал новенькие, только что полученные к зиме ватные шаровары, писарь-каптенармус считал в это время людей роты, составляя строевую записку на завтрашний день и вслух повторяя то, что заносил в графы:
— Офицеров — два… Сержантов — семь… Красноармейцев — тридцать два… Потерь у нас нет, старшина?
— Нету! — отвечал старшина.
— Ага, стал быть, всего на четвертое декабря — сорок два… Потери боевые — нет. Потери небоевые — тем более… Ну чего тебе, герой Сорокин?
— Да вот, паек получить.
— В город едешь, я слышал?
— Да вот, разрешили, — вроде как извиняясь, подтвердил Сорокин.
Писарь-каптенармус молча позавидовал ему и направился к весам.
— Скажи спасибо, что у нас получены продукты на три дня, а то не видать бы тебе второго пайка, — заявил писарь.
— Спасибо, — проговорил Сорокин.
— То-то же!
Смотреть, как он взвешивал хлеб и горсть крупы, было мучительно и почему-то стыдно, однако и не смотреть на весы Сорокин не мог. Так и чудилось, что этот жуликоватый парень обязательно обвесит его. И что же тогда останется? В мирное время Никита птицам в кормушку сыпал больше крупы, чем теперь получал для себя на двое суток.
— Все. Забирай! — объявил писарь-каптенармус об окончании томительной процедуры. И Сорокин быстро сложил свои птичьи пакетики и кулечки в сумку от противогаза, где хранились у него прикрытые сверху чистыми портянками накопленный сахар и сэкономленная водка.
— До свиданья, товарищи! — сказал он перед дверью.
— Будь здоров. Передавай привет Ленинграду.
— Передам…
На улице, на солнечном тихом морозце, к нему снова вернулись предпраздничные ощущения и ожидания, и он опять заспешил — теперь уже к машине, что стояла перед штабом батальона. Это была давно не новая, истерзанная войной полуторка. Сорокин помнил ее еще с лета, когда ездил из-под Луги на склад ВВ за минами. С тех времен в бортах полуторки оставались пробоины от корявых бомбовых осколков, но мотор, как видно, ни разу не пострадал. Шофер, конечное дело, сменился — старого ранило как раз под Лугой. Новый был медлительным копушей и производил впечатление неумехи. Он возился сейчас в кузове, пытаясь приладить понадежнее доску-сиденье.
Сорокин стал на колесо полуторки и заглянул к шоферу через борт.
— Помочь, что ли?
— Ни хрена у тебя тоже не выйдет, — с раздражением отвечал шофер. — Короткая она стала.
— Потому что борта разошлись, стойка истерлась, — подсказал Сорокин.