- Бредешком прошел, будто знал, что гостей Бог даст! - говорил дед, улыбаясь.
В котле булькала уха. Ватажники уже все сидели у костра.
- Мы те хлеба привезли, дед!
- Вот спаси Бог, мужики!
Бегучее пламя освещало спокойные морщинистые лица лодейника, трех старших мужиков и гладкое простогубое лицо четвертого гребца, молодого парня.
Тимоха, когда их позвали хлебать уху, вынул круглый хлеб, передал дружине. Мужики приняли каравай бережно - хлеб! Старшой тут же нарезал его ломтями, роздал всем, не минуя никого. Опрося неловко опустилась рядом с Тимофеем. Тот сунул ей, обтерев, ложку. Горячая уха обжигала, и Опросинья, наконец, стала согреваться. На огонь летели с тонким писком комары. Какие-то ночные бабочки кружились и падали, вспыхивая, в костер. Мужики неспешно переговаривались:
- Комар отощал!
- Да, силу потерял комар!
- Бывалоча, летом здесь его - не продохнуть!
- О середка лета, говорят, - подтвердил дед, шлепая себя по щеке, - комара убьешь, дак решетом прибывает, а нынце уж убьешь комара - решетом убывает ихнего племени.
- Тёмно.
- Осённа пора, дак!
- С какого ето, с Успенья ли, считают, уже белого коня за огородой не видать?
- Ну, мужики, спать! - возгласил старшой, когда покончили с ухой и дочиста съели хлеб, подобрав все крошки.
Ватажники один по одному забрались в низкие двери, скорее лаз, занавешенный вместо дощатого створа рядниной. Тимоха Язь, который прежде тщетно лез в разговор мужиков, тут, в темноте кромешной, стал было, растопырив руки, звать Опросю к себе. Старшой, как бы нехотя, остановил его:
- Не замай девку. Видишь, ей не до тебя! Ложись тута, - потянул он Опросю за рукав, - вот сюда, тут тебе и тепло и спокой будет.
Дед снаружи притоптал остатки костра, залил угли. Слышно было, как шипел умирающий огонь. Приподняв рядно, отчего на миг снова показались голубые холодные звезды, он залез в избушку. Пошарив в темноте, нащупал сухой шершавой рукою Опросины ноги и, не удивляясь и ничего не спрашивая, натянул на нее край старого тулупа. Сам дед улегся рядом, спиною к ней. От деда пахло дымом, старостью и не то сухими водорослями, не то сушеной рыбой, а от тулупа - душновато овчиной. Все запахи были знакомые, от детства, от родного полузабытого деревенского дома, покинутого много лет назад, когда большой мор унес всех ее родных, и Опросю, оставшуюся сиротой, взяли на боярский двор. И даже дед чем-то напомнил отца, за широкой спиной которого они, бывало, спали у себя на полатях. От воспоминаний Опросе стало хорошо, несмотря на то, что колючие еловые лапы лезли к ней из-под сухой травы, и какие-то мошки бегали по лицу, щекоча кожу.