Я вообще не знаю никого, кто был бы столь отважен, как она. Выпав из моей книги, я думал, что не хочу больше жить без… без всего, что было прежде. Здесь же тысячи пережили то же, что и я, и ни единого дня я не чувствовал себя в одиночестве. Но Нассандра своё одиночество выбрала добровольно, чтобы прийти сюда и днём блуждать по долине. Иной раз посмотришь ей в лицо – и видишь те чудеса, которые она открывает, ведь для неё здесь всё ново и удивительно. Мне хотелось бы хотя бы часок посмотреть на мир её глазами. На всю ту красоту, мимо которой мы ежедневно проходим, не радуясь ей. Нассандра всё это видит и берёт себе на заметку. Когда ты с ней, тебя не покидает ощущение, что ты сам всё увидел и прочувствовал. И тогда ты постигаешь, какое же это счастье – жить на земле. Ни один человек не сделал мне более дорогого подарка.
Пип в изумлении уставился на Пасьянса, хотя в подобных вещах мало что смыслил, но всё же он понял, что это было длинное, сложное и вышедшее из самых глубин сердца объяснение в любви.
Раздались быстрые шаги, словно цоканье копыт горного козла. Фавн вышел из темноты.
Пасьянс включил карманный фонарик. Луч упал на мобильник в косматой лапе Кассиопея.
– Я нашёл его, – сказал запыхавшийся фавн, сверкнув налитыми кровью глазами.
Пасьянс поколебался, после чего отвёл руку фавна вниз.
– Думаю, он больше не понадобится.
Пип в изумлении посмотрел на дерево, откуда по-прежнему не доносилось ни звука. Пасьянс скользнул светом от фонарика вверх, по белому стволу, вплоть до разветвления, где сидела девочка.
В первый миг Пипу почудилось, что Пандоры там больше нет. Но то, что он первоначально принял за берёзовую кору, на самом деле оказалось белым платьицем. Рука Пандоры всё ещё сжимала зажигалку. Ножки болтались справа и слева от развилки. Голову она запрокинула назад и сидела не шевелясь. Из широко раскрытого рта проросла ветка. Свежий берёзовый прутик. Из глаз, ушей и даже из ключиц девчонки торчали молодые побеги. На их концах шелестела молодая листва, а кору покрывали крошечные буковки. Её светлые волосы спутались в ветвях, натянувшись между ними, словно паутина.
Пожалуй, ей придётся так просидеть до рассвета… Наверху, в одиночестве, в древесной кроне, пока берёзка вновь не превратится в девушку, пугливую, молчаливую, и отважную.
Словно во сне, Фурию носило по морю красок под небом, переливающимся всеми цветами радуги. Горизонт не просматривался. Сверху и снизу сливались друг с другом красный, зелёный, синий цвета. Вокруг неё разливались пёстрые струи, нежно обволакивая её тело. Боли она не ощущала. Вокруг не за что было уцепиться. Она парила в пустоте, прямо в горниле радуги, чьи цвета, вырвавшись из привычной колеи, походя принимали всё новые и новые формы: произвольные пятна, кляксы и разводы, причудливые рисунки и орнаменты.