Вагоны вновь срочно понадобились военным. Прав был Руссо, сказавший, что Россия — колосс на глиняных ногах… Через несколько часов появился какой-то немец — очевидно, представитель фирмы «Рениш» в Москве и распорядился временно разместить нас в каком-то сарае, вблизи станции в Подмосковье.
Наконец через неделю нас заново погрузили на поезд, и мы направились на Кавказ. По направлению на юг климат становился теплее, светило солнышко, так что настроение тоже улучшалось. Черный рояль-оптимист сказал вообще, что лучше быть «Ренишем» где-то в провинции и блестеть, чем затеряться среди «Петрофых», «Шимеллей», «Бехштейнов» и прочих в столичной суете. Мысль, конечно, интересная, и, по крайней мере, успокаивающая нас в данной ситуации. Что лучше — быть канцлером при дворе короля или наместником где-то в провинции?
Я все старался настроиться на оптимистический лад. Но были среди нас и те, кто постоянно жаловался на климат, на условия перевозки и прочее. А одно пианино вообще сказало: «Не знаю, что это все тащатся от России — ну да, Чайковский, Большой театр… Ну и что дальше? А знаете, что ходят слухи, что Чайковский любил молодых мальчиков…»
Я, конечно, слышал об этом. Ну вообщем-то все гении немного того. Ну разве можно судить талант по его личной жизни?! Нет, я вступил в спор с этим пианино. Я понимал, что многим надоело изнурительное путешествие, частые остановки, простои и тому подобное. Ну от этого русская культура не становиться хуже. Позже я убедился в этом, когда в моем присутствии читали Достоевского, Толстого. А в доме, где я находился в 1934 году, одна из женщин плакала, когда читала Есенина… Ее бедняжку потом уволокли в Сибирь — из-за Есенина, кстати. В этом парадокс России. Умом ее не понять… Только нотами… Душой…
Конечно, Россия — это не совсем Европа, а может сказать, что своеобразная Европа. Ну, ей совсем далеко до Германии и Австро-Венгрии. И в плане музыки… Стоит мне начать перечислять — Бах, Бетховен, Моцарт, Вагнер, Штраус… По-моему хватит. Объективно с ними мог соперничать только Чайковский. Ни Рахманинов, ни Глазунов, ни Римский-Корсаков, ни Мусоргский…
Вы, наверно, поняли, что в вагоне опять пошли разговоры о великом Дойчланде… И я волей-неволей попадал вновь под их влияние.
За три дня, с простоями и задержками на станциях и перемычках, мы добрались до того самого Кавказа, о котором говорили Мартин Ханс и другие люди на складе. К тому времени я уже имел некоторое представление об этом месте. Нам удалось переговорить на перемычке с одним из паровозов, перевозящих нефть.