.
По пути сюда он уже отправил матери сообщение, что задержится из-за собрания комитета, но ответа пока не пришло — должно быть, она всё ещё спала. В её собственной записке говорилось, что сегодня она, как ни странно, ночует дома, поэтому он непременно увидится с ней, но, увы, не успеет подготовить черновик речи… Или успеет? Харуюки решил не сдаваться раньше времени. Мать пообещала посмотреть и исправить черновик, и раз так, её сын тоже должен постараться.
Найдя на виртуальном рабочем столе текстовый редактор, он запустил его. Пальцы легли на голографическую клавиатуру, глаза уставились на мигающий курсор. Но первое слово никак не приходило в голову.
Когда Харуюки разговаривал с матерью на тему этой речи, та сказала: “Что хочешь, то и говори”.
“Но я не знаю, что хочу говорить…” — возразил тогда Харуюки, и мать ответила на это вопросом: “Тогда зачем рвёшься в совет?”
Поразмышляв, он, в итоге обнажил перед ней свои истинные чувства:
“Просто я… подумал, что хочу что-нибудь сделать. Что-нибудь, чего не мог сделать раньше”.
В ответ мать слабо улыбнулась и дала совет:
“Вот так и скажи. В выступлениях главное — достучаться до душ слушателей. Будешь зачитывать грандиозные манифесты — потеряешь аудиторию”.
— Достучаться до души… — пробормотал Харуюки, водя пальцами.
Наконец, он нажал на кнопку “Я”. Затем, после недолгих колебаний, на пробел. Ещё на кнопку. Ещё. Когда Харуюки писал сообщения друзьям, то печатал вслепую почти со скоростью Утай, но сейчас его руки двигались так неуклюже, словно он пытался набирать текст в боксёрских перчатках.
Лишь через десять секунд он поставил первую точку, поднял голову и прочитал: “Я ненавижу себя”.
Ему тут же представилось, как большая часть слушателей немедленно подумает: “Вот и работай над тем, чтобы полюбить себя”. От этого хора воображаемых голосов рука сама потянулась к “бэкспейсу”, но Харуюки сдержался и не стал ничего стирать. Вместо этого он продолжил:
“Ненавижу настолько, что ещё много лет назад отвернулся от себя, не желая ни смотреть в зеркало, ни думать о том, кто там. Где бы я ни был, что бы ни делал, я всегда лишь старался оставаться незаметным, чтобы со мной никто не разговаривал”.
Действительно ли он хотел говорить об этом перед всей школой? Может, лучше не вызывать отвращение у слушателей надрывными признаниями, а зачитать какой-то более оптимистичный манифест? Но слова лились нескончаемым потоком:
“У меня были друзья, которые заботились обо мне несмотря ни на что. Но я не верил даже им. Иногда я отталкивал протянутые руки помощи и убегал, бросая на ходу ужасные оскорбления. И, если честно, даже сейчас, читая вам эту речь, в глубине души я нисколько не изменился. Я хочу всё бросить и убежать и не могу представить себя членом школьного совета. Но даже несмотря на это…”