“Не-е-ет, – подумал Ильич, наслаждаясь творением пивовара, – если в Германии революция еще медлит "разродиться", наша задача – учиться государственному капитализму немцев, всеми силами перенимать его, не жалеть диктаторских приемов для того, чтобы ускорить это перенимание западничества варварской Русью, не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства. Посмотреть на карту России! К северу от Вологды, к юго-востоку от Ростова и от Саратова, к югу от Оренбурга и от Омска, к северу от Томска идут необъятнейшие пространства, на которых уместились бы десятки громадных культурных государств. На всех этих пространствах царит патриархальщина и самая настоящая дикость. А в крестьянских захолустьях всей остальной России? Десятки верст проселка, бездорожья отделяют деревню от железных дорог, от материальной связи с культурой, с капитализмом, с крупной промышленностью, с большим городом. Разве в этих местах не преобладает та же обломовщина и полудикость?…[68]
– Владимир Ильич, – голос Столыпина прервал размышления революционера, – разрешите потревожить?
Ленин поморщился. Только что на мажорной ноте закончился митинг, где его заключительный лозунг “Пролетарии всех стран – соединяйтесь!” сорвал бурные аплодисменты. Меньше всего ему сейчас хотелось видеть этого царского держиморду. Но делать нечего…
– Присаживайтесь, конечно, – революционер нехотя показал жестом на скамейку напротив себя, – собираетесь читать нотации?
Столыпин медленно, с достоинством присел и уставился своим немигающим взглядом в насмешливые прищуренные глаза идеологического врага.
– Не буду скрывать, – проговорил он тихо, внятно, выговаривая каждое слово, – была б моя воля, я бы арестовал вас сразу после окончания скандальной речи. Но по каким-то совершенно непонятным для меня причинам, государь питает к Вам особое расположение и приказал не чинить никаких препятствий…
– А может быть он таким образом проявляет своё понимание неизбежности грядущих революционных преобразований? – перебил главу правительства Ленин.
– Склонен думать, что он так проявляет своё сочувствие к трагичной судьбе вашего родственника и демонстрирует нежелание преследовать семью преступника, – парировал Столыпин, с удовольствием наблюдая, как нервно дернулось лицо Ленина, ненавидящего даже намёки на то, что его путь в революцию мотивирован исключительно желанием личной мести за трагическую судьбу брата.
– В таком случае, – глаза революционера стали острыми и холодными, как кусочки февральского льда, – вам потребуется как-то связать с казнью Саши и жизнь Карла Маркса, чью теорию я считаю единственно верной и собираюсь претворять её на практике последовательно и упорно.