— Ты отлично знаешь, что делать с такими грудями, не ври! — он ткнул меня пальцем в рёбра с несвойственной ему грубостью и стал что-то плести про женскую физиологию. От его нелепых рассуждений (как будто о женской физиологии говорил третьеклассник) во мне проснулась страшная похоть, и я стал набирать сообщение Майе.
Феликс вдруг нежно, как новорождённого, поцеловал меня в лоб и сказал, что люди не понимают тонкого юмора, и что моё время ещё придёт. Он врал. Он сам не верил ни в меня, ни в тонкий юмор, не знаю, зачем он вообще привязался ко мне. Он сам быстро устал от своих напыщенных слов и, не дождавшись, пока я уйду, зарылся лицом в грудную белую массу.
Дороги я почти не запомнил, остался в памяти только стеклянный волнистый дом в пятнах, похожий на заболевшего осьминога.
Я заблудился, и Майя несколько раз диктовала адрес, который ни на секунду не задерживался в голове, и я кружился вокруг одного и того же цветочного магазина, где в итоге взял букет. Роковым женщинам нужны красные розы, вот я их и купил, чтобы её обрадовать. Наконец Майя вышла ко мне навстречу.
Лицо у неё было припухшее и несимпатичное. Когда она сняла длинную куртку до пят, то осталась в майке и очень коротких джинсовых шортах, карманы которых торчали наружу, как внутренности. Под майкой не было лифчика, и я заметил только теперь, что соски у неё были крупные и вытянутые, как будто ими вскормили целую роту.
Свет горел почти везде, кроме спальни. На стене висел чёрно-белый портрет — Майя с очень худым лицом под вуалью, из-под которой меня прожигали её печальные внимательные глаза. Глаза с портрета как будто перехватили эстафету у настоящих глаз Майи, которые слипались. Она двигалась словно тень, открывала шкафчики и сразу же закрывала их. Столовых приборов не было на виду, как и вообще ничего имевшего связь с пищей, кроме с каким-то вызовом стоявшей перед глазами тяжелой стальной мясорубки. Она была чистой, но сколько я ни смотрел, всё время казалось, что из неё лезет фарш, кровавый и жилистый.
Когда мы легли в постель, и я, уже не так торопясь, снял с себя и с неё все предметы одежды, за окном раздалось очень внятное мужское покашливание, и размеренный голос сказал: «Голуби разносят болезни. Весь мир превратили в помойку».
Она снова разодрала мне спину, я был весь в поту, и бил озноб, как будто я всё ещё бегал по улице, пытаясь найти нужный дом. Майя оплела меня скользкими бедрами и прижала к себе, и как я ни пытался вырваться вовремя, не сумел.
— Ты же...
— Да, — прошептала она, укусив меня за обе губы сразу.