Брат Дашковой слегка смутился, косо взглянув на сестру, молвил:
— Я вместе с Радищевым посещал масонскую ложу «Урания», многие годы приятельствовал с ним. Не могу же я от него отказаться теперь, когда он в беде.
Княгиня сделала гримасу:
— Да, разве я противу него? Помогай ему. Знаю, он хороший писатель и человек. Просто книгу выпустил не ко времени.
Брат ее удрученно подтвердил:
— Не ко времени… годом раньше — все было бы, полагаю, по — другому.
Помолчав, Екатерина Романовна, продолжила беседу:
— Стало быть, Англия, Пруссия и Польша грезят мечтами поставить… — княгиня выпятила свою пухлую нижнюю губу, точно так же, как это иногда делала императрица, — поставить Россию на прежнее место… в то время, как их мало интересует, что происходит во Франции?
— Грезят, сестрица, грезят и еще как грезят! Плетут всяческие козни. Наш брат, Семен, пишет из Лондона, что на императрицу нашу рисуют всякие карикатуры, где ее показывают, как она заглатывает Крым и готова съесть всю Европу. Лондон интригует, тщась учинить всяческие препятствия, дабы нам не достался Очаков. Им не до Французской революции, поверь мне!
Дашкова сверкнула глазами:
— Глупцы! Как могут правительства наших соседей не видеть для себя опасности в оном революционном разгуле? Это же очевидно, что вся Европа в опасности!
Граф усмехнулся:
— Вообрази, княгиня, все они, как в летаргическом сне. Ненависть к нам им глаза застила. Одна государыня Екатерина, можно сказать, трезво оценивает обстановку в стране, коя опасно заражена революционными идеями.
— Так сие опасно не токмо Бурбонам, но и Гогенцоллернам, Габсбургам, Ганноверам и, вестимо, Романовым.
— Вот, поелику, дабы обезопасить свой трон, Екатерина Алексеевна и велела барону Симолину, установить контакты с влиятельными членами Национального собрания и с некоторыми членами его Дипломатического комитета. Даст Бог, все образуется к нашей пользе, — сказал граф и строго посмотрел на сестру.
— Я знаю, что вы, княгиня, весьма умны, и не станете вести разговоры о сей материи с кем-либо. Понеже сии дела государственной важности.
— Благодарствую за доверие, Александр Романович. И прошу вас, не сумневаться касательно наших любых разговоров.
Помолчав с минуту, она добавила:
— И прошу вашей любезности, дорогой мой брат, никому не сказывать о наших с сыном и дочерью отношениях.
По щекам княгини снова поползли слезы, которые она быстро и зло смахнула.
* * *
В великолепном Шуваловском дворце на Итальянской улице друзья праздновали день рождения всеми уважаемого почетного члена Академии наук, действительного члена Императорской Российской Академии, обер-камергера и действительного тайного советника, восьмидесяти трехлетнего Ивана Ивановича Шувалова. Как всегда, со вкусом одетый сановитый тайный советник в свои годы выглядел прекрасно: крупную свою фигуру он держал прямо, густые вьющиеся седые волосы с залысинами гладко зачесаными назад, карие с зеленцой глаза смотрели зорко на постаревшем, но приятном лице. После вкусного, обильного обеда, на десерт которого были поданы, окроме всего, еще и экзотические ананасы, гости расселись на диванах и креслах большого, ярко освещенного сотнями свечей, зала. Супротив хозяина сидел, свободно раскинувшись на широком кресле, его ровесник — обер-шенк Императорского двора граф Александр Александрович Нарышкин. К ним токмо подошел его младший брат, граф Лев. Старший Нарышкин, продолжая беседу с Шуваловым, проворчал: