Но сейчас эти воспоминания не поднимают мне настроения, они лишь причиняют мне боль, с которой я действительно не могу справиться.
Перед глазами всплывает Алисия, и я громко выдыхаю, а потом закрываю глаза, потому что мне больно. Мне больно от того, что я причинил боль своей девушке, от того, что я не замечал боль в сестре, от того, что я не могу справиться с удушающими эмоциями.
И когда я наблюдаю за рассветом, то у меня возникает чувство, что я ничего не сделал в этой жизни хорошего. Ничего. Абсолютно. Единственное, что я считаю правильным, — это то, что я избил лучшего друга.
Никогда не думал, что такое произойдёт.
* * *
Рассматриваю свою сестру извиняющимся взглядом, мне есть, что сказать, но я почему-то не могу. Не могу извиниться за свою тупость и грубость. Её серые глаза испепеляюще смотрят на меня: она разбита так, как никогда прежде.
— Привет, — четыре часа утра, но мне наплевать.
Мне нужно было прийти к ней.
— Что с тобой? — наверное, она говорит о моём разбитом лице, но, пожалуйста, не волнуйся: его лицо превратилось в месиво, в сырое мясо, в нечто, что называют смесью крови и кусков мяса.
Я осматриваю беглым взглядом её комнату, не могу нормально на это смотреть и, когда я уже готов отвернуться от этого, я вижу на кровати Алисию, которая мирно спит, подложив ладонь под белоснежную подушку небольшого размера.
— Я должен был сделать это раньше.
В глазах Холли появляются слёзы, и она смахивает их, а потом притягивает меня в объятия. И я утопаю в её холодных руках, которые обнимают меня за талию, прижимаю её к себе и поглаживаю по спине. Почему я не сделал этого раньше?
— Джастин, — выдыхает она.
Моё сердце разрывается от её дрожащего голоса. Почему это произошло?
— Мне жаль, — говорю я, но продолжаю: — прости, я был мудаком.
Холли крепче обнимает меня, потому что до конца понимает, что произошло. Никто больше ничего не говорит, потому что слов бы не хватило для подробного описания чувств и ощущений. Я смотрю на Алисию и замечаю, как Холли кивает, как будто разрешает мне забрать её. Поэтому я шагаю в комнату, которая ещё больше издевается над моей душой, но я пытаюсь не засматриваться на ободранные обои или битое стекло, просто подхожу к кровати и бережно беру на руки Алисию.
— Спасибо, — шепчет Холли, и я киваю ей.
Говорила ли она спасибо за то, что Алисия поддержала её в момент, когда та готова была сорваться, или говорила спасибо за то, что я избил человека, который издевался над ней столько лет? Было неважно, на самом деле.
Я нёс Али на руках и просто смотрел на то, как она хмурилась и что-то шептала. Она была причиной, по которой я всё ещё держался. И когда я говорил, что люблю её, то именно это и имел в виду. Я люблю каждую частичку Алисии: каждую родинку на её ключицах и бёдрах, каждый изгиб тела, каждую привычку и улыбку. Боже, я так нуждаюсь в ней. И не знаю, проживу ли день без неё.