На механически заданный Кириллом, ошарашенным известием, вопрос, почему бы им не отдать последнюю дань покойному, Мишаня ответил, что родственники у Витяши прозорливые, сразу поймут, что это за публика. А ему бы этого не хотелось.
Помимо многочисленной Витяшиной родни, публики сплошь интеллигентной было много молодежи. Витяша после школы сменил несколько мест учебы, и везде он, человек легкий и коммуникабельный, обзаводился массой приятелей. Пришли и бывшие одноклассники, еще не успевшие разлететься после последнего звонка.
Отдельной стайкой держалась группа юнцов, в облике которых при внимательном взгляде явно прослеживались черты представителей сексменьшинств. Мишаня их тоже просил не приходить на похороны, а почтить память друга иначе, в своем кругу, ведь для родственников ориентация Витяши была тайной за семью печатями, но, в отличие от тактичных девочек из "Услады", представители противоположного пола проявили неуступчивость. Благо, хоть держались довольно скромно и почти незаметно.
Отец Витяши, невысокий, кругленький человек в очках, лысоватый, с несколько отвисшими щеками и с землистого цвета кожей лица, поддерживал под руку жену. Та была на полголовы выше его, с прямой, даже в эти страшные минуты, осанкой, с тонкой лепки аристократическим лицом, в котором горе не оставило ни кровинки, с сухими, но словно ничего вокруг не видящими глазами. В Витяше при жизни явно было что-то от матери. А вот поддерживающая ее под руку дочь была почти точной копией отца.
На Мишаню было жалко смотреть. С непокрытой головой, высокий, широкоплечий, с искаженным от горя лицом, он стоял рядом с родителями покойного, чуть сзади них, и боялся смотреть на тело своего друга. Кирилл видел, что он ужасно напряжен, что он буквально на грани, но не знал, чем и как помочь ему.
Витяша лежал в гробу совершенно непохожий на себя живого. Во-первых, что естественно, он был без очков, и это уже меняло его облик. Но еще больше, буквально до неузнаваемости, меняло его отсутствие жизненных красок, улыбки, ямочек на щеках.
Его уже отпели в Покровском соборе, но священник поехал и на кладбище. Кирилл неважно разбирался в обрядности, поэтому несколько удивился, что и здесь служитель церкви принялся читать над усопшим молитву.
— Говорят, на его теле не осталось живого места… — услышал Кирилл кем-то из стоящих сзади него тихим голосом произнесенную фразу.
— Еще бы: восемнадцать ножевых ударов! — так же тихо отозвался другой голос.
— Странно, что лицо не тронули… — по едва уловимым специфическим интонациям можно было заключить, что это произнес кто-то из "голубых".