Под крылом самолета идут и идут поля и леса, деревни и села. Вокруг сверкающий воздух. Должно быть, жарынь нестерпимая там, внизу!..
Реки и речушки отсюда, с этакой выси, кажутся не толще, чем бич пастуха, длинный-длинный и весь испетлявшийся зигзагами по зеленому полю.
Купы деревьев — словно кочки зеленого мха. Боры — словно заросли хвоща. Вот белая, как бы туго натянутая бечевка шоссе. Все внизу в неизъяснимо торжественном и необозримом развороте.
Вдруг Артемий Федорович почти страдальчески сморщился: внизу уже открывается пустынная, безлесная степь, и только необычайные тени — не от предметов, а от редких плотных облаков, резко очерченные, с лопастными краями — разбросаны там и сям по этой унылой степи.
И ни деревца.
И, словно на рельефной карте, явственно, четко виднеются рогастые овраги. Недобрый же у них вид! «Вот она, злая эрозия, рваные раны, губительный рак степей!»
Как на заклятого врага, привык смотреть этот старый политработник еще перекопских времен не только на овраги, разъедающие из века в век тучный чернозем России, но и на черные бури Поволжья, сдирающие в засуху этот черноземный пласт так, что помрачается солнце.
Старый трибун-массовик и опытный лектор, Артемий Федорович Журков привык говорить и мыслить о великих народных стройках, о Волге, переводя тонны и метры, миллионы и миллиарды в зримое, в такое, что само ломилось бы в сознание.
Скоро блистающий под солнцем глыбастый сплошняк белых, как сугроб, облаков под самолетом стал вовсе сплошным, без единого оконца.
И трудно было избавиться от иллюзии, что самолет летит над снежной бесконечной равниной, где-нибудь над арктическими снегами, один-одинешенек, и никого вокруг на тысячи верст...
Наконец Нине надоело смотреть на это нескончаемое шествие облаков. К счастью, все чаще и чаще стали встречаться «окна». И как раз в это время голос Журкова произнес над ее ухом слово «Волга!». Он перешел на другую сторону самолета — отсюда было виднее — и стоял, пригнувшись, придерживаясь за спинку ее кресла.
Нина глянула вниз: и в самом деле, сквозь проредевшие облака виднелась Волга. Даже дух захватило: настолько неожиданным был сверху, с воздуха, вид великой реки. «Неужели Волга?! Да ведь ее перепрыгнуть можно. Не шире Сетуни под Москвой — чистенький, прибранный ручеек с отвесно срезанными, низенькими берегами. Река-макет!..»
Пароходы тоже игрушечные и почти совсем лишенные высоты, плоские, как бывают детские самодельные кораблики, вырезанные перочинным ножичком из сосновой коры.
И как спички, высыпанные во множестве в миску с водой и подплывшие к одному ее краю, показались отсюда, из этой выси, огромные скопления сплавляемого леса в затонах.