Судьба пошла ему навстречу.
На другое утро по приезде в этот захолустный, тихий городок на Воложке Лебедев только что собирался пойти в политотдел строительства за разрешением на осмотр, как вдруг за ним в Дом учителя, служивший летом гостиницей левого берега, заехал начальник политотдела: познакомиться и пригласить его с собою для объезда стройки.
Оказалось, что Артемий Федорович Журков хорошо был знаком и с раскопками в близлежащей Сущевке и с целым рядом трудов по древней Руси, в том числе и с работами самого Лебедева. «Болельщик истории!» — смеясь, отозвался он о себе, беседуя с академиком.
В первую их встречу начальник политотдела сказал: «Конечно, мы не ждем от вас подвигов на трехкубовом «Уральце» или на бульдозере! Но вы поистине посланец счастливой судьбы, как... лектор, черт возьми!.. Народ ваше имя слышал, не сомневайтесь. И историю своего Отечества он любит».
Короче говоря, начальник политотдела Гидростроя залучил академика Лебедева в число своих лекторов. И уже две лекции — одну на левом, другую на правом берегу, в Лощиногорске, — успел прочитать он строителям. Это были «Волжский поход Святослава» и «Степан Разин на Волге». Народ был очень доволен. Историка засыпа́ли вопросами. Ответы его на записки как бы превращались в новую лекцию. Он стал в Лощиногорске своим. Ребятишки-школьники натаскали к нему в гостиницу «Нефтяник» груду глиняных черепков и потемневших в земле коровьих и бараньих костей, собранных на отвалах котлована, «Дмитрий Павлович, а можно определить, какой это эпохи?..»
Три года назад Лебедев овдовел. Единственная дочь, Вера, была уже замужем, отрезанный ломоть, — жила с мужем в Ленинграде, в Москву наведывалась раз в год. И вот этот выезд на волжские раскопки, помимо прямой ученой надобности, был для Дмитрия Павловича избавлением от тоски одиночества.
Этим летом академику исполнилось пятьдесят лет. И хотя с некоторых пор у него появились присловья: «если жив буду», «нам, старикам», «у нас, у стариков» и тому подобное, — но все это было не более как присловье. А на самом деле стариком он себя не чувствовал, сознавал себя в самом зените своего творчества и еще далекой видел от себя ту ступень старости, когда ссыхаются плечи и укорачивается, мельчает шаг.
Здоровье у него было крепкое.
Зной долит, пригнетает к земле. Как будто незримые жаркие великаньи руки легли к тебе на плечо и гнут, гнут долу, так что уже и не выдерживает этого могучего давления позвоночник, и хочется опуститься в первой тени, на прохладную землю, или кинуться поскорее в реку.