Смелый план Андриевского был немедленно утвержден.
И вот изо дня в день, из ночи в ночь речной ледокол принялся взламывать и крушить льды. Черные полосы многокилометровых майн исполосовали там и сям ледяную пустыню — от бухты Тихой до горловины подводящего канала ГЭС.
За ночь жестокий мороз успевал хотя и наскоро, но и накрепко снова зальдить майны.
Не просто оказалось протаскивать через эти узкие проломы в ледяной толще громоздкие да еще вдобавок спаренные двадцатиметровым настилом стальные баржи наплавного моста.
Иные из них жестоко калечились.
Это были поистине дни ледового похода!
И недаром капитан Ставраки, почти не покидавший капитанского мостика, словно примерзший к нему в своем залубенелом от стужи и брызг гремящем плаще поверх бушлата, — недаром вспоминал он не однажды другой ледовый поход кораблей, — тот великий, балтийский, девятьсот восемнадцатого!
Он предавался этим воспоминаниям не просто так: он хотел этим вдохновить ребят, воодушевить.
А уж надо ли было еще воодушевлять? Это их-то, комсомольцев, этих яростно-самозабвенных в любой работе, могучих и расторопных парней в синих стеганках и брезентовых куртках с наплечниками, в ушастых шапках, сдвинутых на затылок, в шлемах-щитках для электросварки, с топорами, стержнями, электродержателями в руках! Это их-то еще воодушевлять, этих юношей, возросших в пламенном и спором труде, у которых близ сердца, как святыня, хранится красная книжечка, именуемая путевкою комсомола, — их клятва, их гордость, неиссякаемый, как радий, источник духовного жара и света!
Вот они на ледовом аврале: электросварщики, такелажники, матросы, верхолазы-монтажники, плотники и слесари — веселые и горластые, белозубо-хохочущие, со следами ожога от стужи на пылающих румянцем щеках, а у иного и на пальцах, ибо ни в какой мороз не признают рукавиц. Вот они, юные, мужающие львята великого ленинского комсомола!
— Майна!
— Вира!
— Эй, на лебедке! — Зычные крики; посвист в два пальца; гулкий рев мегафона в багровой стуже; залповый грохот ломаемых льдов; глыбастое, дыбящееся крошево льдин, торосьями, «козлами» вздыбленных в черной, как чернила, быстро текущей воде. Пар над Волгой: не поймешь, от воды или от этих вот разгоряченных авралом могучих парней, от их жаркого дыхания.
То на палубе ледокола, то на котором-либо из мостовых сцепов, разбросанно чернеющих на снежно-ледяном пустыре Волги, возникает порою маленькая кучка людей. Обычно их трое. Это Рощин, Андриевский, Кареев.