— Ну как же! — И Бороздин вздохнул. — Много с тех пор воды утекло. Теперь уж инженером стала.
Степа приблизился к нему и заговорил вполушепот, таинственно:
— Одни вы дома или нет, Максим Петрович?
— Один как перст! И дочка на котловане и зять на котловане. А что у тебя за секреты? О чем пошептаться хочешь?
Он говорил еще шутливо, но уж сердце у него сжалось: он знал, что такой человек, как старик Степан, не побеспокоил бы его ночью зря, да еще и в стужу, в пургу, с того берега.
Бороздин поднялся и проверил, заперта ли дверь.
— Садись. Говори. Слушаю.
И Степан поведал ему все то, что произошло с ним часа два тому назад в левобережном поселке, что звался Нахаловкой.
Как всегда, вышел он из автобуса на своей остановке и неторопливо поковылял по вытоптанной в сугробах тропинке к своей хате. Было темно. Задувал северяк.
И Степе стало даже приятно, что в этой глуши впереди него — шагах, поди, в двадцати — идет не спеша рослый, плечистый мужчина в шапке с ушами и в меховой куртке. «За таким надежно!» — подумал он и старался не очень отстать от него.
Подходили уже к переулку. На углу забелелся домик с палисадником.
И вдруг Степану послышалось впереди легонькое насвистывание той самой бесшабашно-тоскливой песенки, которую в дни белогвардейского мятежа и Самарской учредилки не только слухом, а и всем истоптанным в контрразведке телом своим запомнил навеки старый волгарь.
— И понимаете, Максим Петрович, — шептал Степан, — вторично ведь услыхал я здесь этот «Шарабан» проклятый. И тоже вот так же, не голосом, а свистом свистел человек. Это когда еще в первое лето здешнее дежурил я со своей моторкой на острове... Ну, тогда я не разглядел этого человека — уплыл он. А сегодня разглядел. И знаю я его: Сатановский, инженер...
Это имя заставило насторожиться Бороздина.
А Степа закончил так:
— Конечно, я понимаю: никому невозбранно. Запрету нет. Свисти что хочешь. Но вот ежели я, к примеру, начну «Боже царя» насвистывать... Что-то это будет значить? С чего это я, советский человек... Ну?! Так же и здесь рассудить: ведь столько лет с того времени прошло! И что-то не слыхал я на этих бережках... Уж памятная мне эта песенка, ребрам моим! Но это еще не все! — продолжал он. — Ковыляю за ним — не упустить бы. Перестал он ее насвистывать вмиг, спохватился, что ли? Открывает калитку дворика своего, входит. А тут же, с другой стороны, мне навстречу другой человек шибко-шибко идет, чуть не бегом! И туда же, в калитку! Носача знаете?
— Знаю, — отвечал Бороздин.
— Он!..
Призадумался и Бороздин.