Рядом с Рощиным сидели председатель райисполкома Бороздин в пиджачке поверх косоворотки и главный заместитель Рощина — Кусищев, ведавший флотом строительства и всеми нерудными материалами, надменно прищурый и громоздкий.
Далее заняли места комсомольцы: Василий Орлов, машинист комсомольского молодежного экскаватора, и рядом с ним его сменщик, задушевный друг Семен Титов; затем сидела четверка девушек: Буся Цвет, диспетчер автотранспорта, Нина Тайминская, Лора Кныш и, наконец, Инна Кареева, инженер отдела главного энергетика.
Рядом с девушками, на самом конце стола, и, по-видимому, смущенный этим своим соседством, красный, сидел Ваня Упоров — «Иван Иванович», как сначала шутя, а потом и всерьез привыкли называть его комсомольцы за его строгость и трудовую неуклонность.
Александр Козлов, сумрачный, черноволосый, носатый и коротко остриженный юноша с большими печальными глазами, поднялся и слегка звякнул колокольчиком.
Стало тихо.
— Товарищи! — сказал он. — Есть предложение: включить в состав президиума присутствующего среди нас нашего гостя, академика историка Дмитрия Павловича Лебедева.
В ответ веселый, долго не утихающий плеск ладоней. Молодые, румяные, загорелые лица обернулись в сторону ученого.
Делать было нечего, и, покачивая укоризненно головой, Лебедев стал неловко выбираться из рядов.
Пробираясь меж стульев, он тревожно смотрел, где расположена лесенка, по которой надлежало всходить на эстраду.
Когда отзвучали затянувшиеся рукоплескания и растроганный, смущенный Дмитрий Павлович уселся между Журковым и Рощиным, начальник политотдела повел рукою в сторону академика и громко сказал в зал:
— Комсомолец-переросток. Вроде меня!..
И забавно взметнул раздвоенными у висков седыми бровями, напыжась, откинулся и устрашающе выкатил глаза.
И от этой его нехитрой, дружеской шутки, вызвавшей среди молодежи легкий взрыв хорошего, дружелюбного смеха, Лебедев почувствовал себя сразу «своим», не гостем для почета, а именно своим, участником, работником этого совещания.
Первое слово для доклада Журков предоставил начальнику строительства Леониду Ивановичу Рощину.
Тот поднялся и, отодвинув кресло, направился крупным, упругим шагом к затянутой в кумач трибуне.
Рощин, прежде чем заговорить, постоял молча, затем провел ладонью по стриженым кудрям и начал.
Голос у него был как труба. Но в этом бархатном, благозвучном и просторном басе слышалось не только добродушное гудение, но сильно давало себя знать и волевое, начальственное. Уже многие из инженерного и управленческого состава успели узнать, что этот голосина умеет пронять до костей и самым легоньким окриком.