— Ты смотрел этот фильм?
— Нет.
— И я нет. Какое странное название, — сказал Стас.
Издалека, будто несмело крадучись, прорвались первые аккорды. И превратились в капли только что прошедшего дождя, когда уже поздняя осень и подрезанные весной ветки деревьев в городских скверах подросли и роняют последние листья, влажные и тяжелые, они падают прямо, почти не вращаясь. На аллеях курятся прибитые дождем костры из палой листвы. Кора на старых липах с наветренной стороны потемнела от дождя. Пахнет дымом и арбузными корками. Утихающие порывы ветра вытягивают ветви кленов вслед уходящей туче; костры шипят и начинают густо дымиться, а черный лакированный асфальт в нервной ряби от сыплющихся капель. Старые тополя тихо поскрипывают.
Мы думали об одном и том же — об осени, когда вернемся во Владивосток. О густом тумане утром, который потом спадет, и мы увидим берега, светлые коробки домов, услышим оркестр. Будет холодный, почти неуловимый запах хризантем, редкий дождь, шахматные клетки на машинах и клетчатые женские длинные пальто с неожиданными, притягивающими взгляд разрезами. В оконных стеклах, в витринах магазинов, аптек, парикмахерских, в лужах дождя на асфальте — везде размытые цветные отражения зонтиков, косынок, плащей. Под зонтами мягкие волосы в капельках не то дождя, не то тумана. Пахнет знакомыми духами. Название духов назойливо вертится в голове. Мокрые глаза, в которые ты смотришь в упор… Все женщины красивы и счастливы…
— Этой осенью он собирался наконец-то приехать во Владивосток. Встретить нас.
— Помнишь, Стас, он пел «Бригантину»?
— Ну?..
— Я записал его на пленку.
Я вынул из целлофана маленькую кассету, долго хранившуюся в столе. Я берег ее до сентября — мы родились со Стасом в сентябре. Выключил приемник и включил магнитофон. Раздался шорох, шум вагонной суеты, звонкий хохот Женьки, звон струн и голос Стаса: «Спой «Бригантину», батя?!»
Стас откинулся на спинку дивана, сжал кулаки, закрыл глаза. Было видно, как он осунулся за ночь.
Я вышел из рубки.
Уже совсем рассвело. Вот-вот взойдет солнце. Духота спала, но ненадолго. Платиновая гладь океана коробилась небольшой зыбью. Вода у бортов изредка хлюпала. Палуба была теплой. Черная смола, которой залиты щели, покрылась упругой пленкой. Босые ступни давили эту пленку, как ягоду, и появлялось желание пошаркать.
Я остановился у иллюминатора и стал слушать, как взволнованно и старательно пел Сергей Леонидович: в купе мы были не одни.
Мы тогда замерзли на перроне, ожидая поезда. И когда он подошел, юркнули в вишневый вагон «России», где было тепло и светло. В нашем купе сидели два лейтенанта. Мы поставили вещи, и тут Стас заметил гитару и попросил отца спеть, пока поезд еще стоит. Сергей Леонидович, спросив разрешения у офицеров, взял гитару, подышал на замерзшие пальцы и запел. Он пел азартно, как мальчишка. Он резко дергал в такт музыке коротко остриженной головой и даже подмигнул проводнице.