Борзых натянуто улыбнулся в ответ, кивнул головой: «Понимаю».
Уже темнело. Снег перестал идти. У деревьев стояли мальчишки, и, когда кто-нибудь проходил под деревьями, они били по стволу санками, и с веток сыпался снег.
— Я вам, — лениво предупредил мальчишек Мишка и сказал: — Там я был летом. Там зимовье, а нас пойдет человек десять. Я — как инструктор-общественник по туризму.
«Он и сейчас заводила во всем», — подумал Борзых.
— Знаешь, я поеду, — произнес он вслух. Они дошли до автобусной остановки.
— А пиво? — удивился Мишка.
— В другой раз. Ты торопись, а то закроют, — деловитым голосом напомнил Борзых.
— Да ну! У меня знакомые там есть.
— Все равно торопись. — Он хотел добавить, что вот-вот Сева подойдет с подругами, но промолчал.
Мишка перестал смотреть по сторонам, и Борзых увидел его глаза. В них мелькнула досада, какая-то горечь, но затем они стали снова такими же: посторонними, разглядывающими все подряд.
— Ты, наверное, обиделся?
— Нет, — сказал Борзых.
Раздался девчоночий визг, а следом довольный смех мальчишек.
— Ну, держи краба… — И Борзых протянул руку.
— Я рад, что ты заглянул, — сказал Мишка.
— Я тоже рад.
— Приезжай на воскресенье.
— Приеду, — пообещал Борзых и добавил: — Обязательно. — Хотя знал: навряд ли еще приедет…
В автобусе он сел у окна. Он сидел и ждал отправления. Напряжение, ожидание встречи, весь день сковывавшие его, прошли. Он ощутил усталость. Он чувствовал себя, как после жаркого сенокосного дня: после изнурительной косьбы, когда уже все скошено и наступает счастливая, медленно проходящая, радостная удовлетворенность завершенного доброго дела.
Автобус, буксуя, тронулся. Борзых откинулся на спинку кресла. Им овладело приятное дорожное ничегонеделанье. И он задремал.
Его ударили ножом, а он сразу ничего не понял. Подумал: «Ага! А все-таки убегаете…» — и хотел было рвануться за ними, но не смог. Что-то горело в боку, будто неожиданно приставили головешку прямо из костра. Один из них оглянулся и толкнул штабель бочек. Саня смотрел, как, глухо громыхая, несколько железных кругляков неслись на него, смотрел не понимая: невидимое пламя кусало и жгло левый бок. И когда ударило бочкой по ногам, и новая боль, хлынувшая снизу от захрустевшей ступни, вывела из оцепенения, он понял, что его порезали, что ребята эти ой какие, а тельняшка теплеет и набухает от крови — его крови… Саня испугался. От мысли, что у него внутри что-то проткнули и, может быть, он сейчас потеряет сознание, его затошнило. Ковыляя, все еще боясь потрогать бок, Саня добрался до бота, лежавшего на берегу, сел прямо на землю, вжавшись спиной в шершавый борт. Осторожно вытянул ноги, отстегнул ремень. Было темно, и рану Саня не видел. Когда он приложил ладонь и она стала липкой, его снова затошнило.