Князя все-таки унесли.
И папенька Таровицкой, человек высокий и крепкий, хмурился, двигал бровями и губами, но ни слова не сказал. А бабушка Одовецкой, Таровицкого и взглядом не удостоившая, бросила:
– Молодец, отличная работа.
И от похвалы этой Аглая зарделась.
А потом в комнате стало тихо, и когда в ней появилась бледная девушка в пиджаке явно с чужого плеча, никто ее появлению не удивился, а Лизавете лишь подумалось, что писать статью ныне смысла нет, да и писать-то особо не о чем.
Зато князь поправится. Это ведь хорошо?
Ночью ей снилась великая снежная степь, по которой летела собачья упряжка. Огромные псы черной масти бежали легко, не проваливась в зыбкий снег, а широкие полозья не оставляли следов. Сидела в груде мехов драгоценных Заячья Лапа, грызла погрызенный чубук своей трубки.
Встретилась с Лизаветой взглядом. И сказала:
– Время близится. Не упусти.
Лизавета, которая вдруг обнаружила, что стоит на снегу босой, кивнула: мол, ни за что не упустит. Правда, чего…
…Она проснулась засветло.
Тихо. Прохладно.
За окном лето, но этот старый камень и в самую жару не прогревается. Вон пол совсем студеный. Прочие спят. Раскинулась на кровати Авдотья, губами шевелит, будто спорит с кем-то. Свернулась калачиком Одовецкая и так лежит, дрожит во сне, зовет кого-то, а кого, не слышно.
Маму?
Снежка лежит на спине. Прямая. И руки на груди сложила. Сама бледная и… Лизавета перекрестилась, уж больно неживой выглядела она.
А вот Таровицкая во сне подушку обняла, стиснула и под живот себе запихала.
Последняя кровать была пуста.
Дарья…
Неудобно вышло вчера, да. И уверения, что подобное случается, не помогли.
Ныне Дарья не спала. Сидела на подоконнике, сжавши кулачки, прислонилась лбом к мутному стеклу и глаза закрыла. По щеке ее бледной ползла слезинка.
– Что случилось? – спросила Лизавета тихо.
– Ничего, – Дарья шмыгнула покрасневшим носом и тихо спросила: – А сильно заметно?
– Что ничего не случилось? Изрядно.
Дарья вздохнула.
– Пойдем, – Лизавета протянула руку. – Холодной водой умоешься. И еще по полтине на каждый глаз положи, минут на десять, хорошо отек снимает.
– А моя матушка огуречный рассол пользует, – Дарья торопливо смахнула слезинку и сползла с подоконника. – Говорит, что лучше его нет.
– Может, и нет, – согласилась Лизавета. – Только где мы сейчас рассол возьмем?
Только-только рассвело. Солнце, темно-красное, налитое, еще висело над самою землей, будто раздумывая, а стоит ли вовсе на небосвод лезть, выдержит ли он, такой хрустально-хрупкий, всю тяжесть светила. Еще немного, и дрогнет, покатится, отмеряя утренние часы. И смолкнут соловьи, уступая дневным птахам…