По своему стилю «Чжуанцзы» резко отличается от «Дао дэ цзин». «Дао дэ цзин» – текст откровения; он написан безличным языком, это как бы голос самой Пустоты, предвечного Дао. Кроме того, «Дао дэ цзин» – текст краткий и лаконичный, в нем нет никакого повествовательного элемента. В отличие от него, «Чжуанцзы» – текст, в котором, может быть, более, чем в каком-либо ином памятнике китайской литературы, проявилась личность автора. Именно из-за высоких литературных достоинств этого памятника очень трудно излагать его учение, ибо оно сопротивляется какому-либо систематическому изложению: Чжуанцзы никоим образом не системотворец.
В центре учения «Чжуанцзы» – представление о Дао, Великом Пути мира. Дао вездесуще, пронизывает всю вселенную пространства и времени, одухотворяя, с одной стороны, божеств и демонов, а с другой, пребывая даже в кале и моче, даже в телах муравьев и мух. В «Чжуанцзы» с большей силой, чем в «Дао дэ цзин» подчеркивается связь Дао с отсутствием, добытийной неоформленностью, «безвидностью» всего сущего. Высшая форма этого отсутствия – «отсутствие даже самого отсутствия» (у у).
Отсюда вытекает важная для мировоззрения «Чжуанцзы» концепция «уравнивания сущего» (ци у), согласно которой мир представляет собой некое абсолютное единство. Чжуанцзы рассматривает мир как нечленимое целое, каждая часть и элемент которого не имеют самостоятельного бытия, существуя только относительно других элементов мирового целого – Великого Кома (да куай) существования. Мир «Чжуанцзы» подобен клокочущей плавильной печи, в которой все постоянно переплавляется, перетекая из одной формы в другую. Это мир, где все присутствует во всем, где «это» заключено в «том», а «то» в «этом» – мир, не знающий противоположности «я» и «другого». В этом мире человек может после смерти «переплавиться» в печенку мыши или лапку насекомого, что отражает изначальное единство всего – то единство, в котором человек уже здесь и теперь в каком-то смысле и лапка насекомого, и печенка мыши, и далекая Полярная звезда.
Истинная реальность «хаотична» (хунь-дунь), но не в смысле своей неупорядоченности, а в смысле полного единства, простоты и целостности. Эта реальность – наш мир, но не искаженный восприятием нашего расчленяющего реальность рассудка и языка. Язык разрезает действительность, создавая иллюзию, что каждому слову-имени (мин) соответствует определенная самостоятельная сущность (ши).
Прекрасное и безобразное, сон и бодрствование, жизнь и смерть относительны и условны: не зная, что такое смерть, мы цепляемся за жизнь, а потом не хотим воскресать, наслаждаясь посмертным единением с единым безграничным бытием. Столь же относительны добро и зло, прекрасное и безобразное: то, что благо для одного – величайшее зло для другого. Поэтому навязывающий другим свое понимание добра (как это делают конфуцианцы и моисты, последователи философа Мо-цзы, V в. до н. э.) только вредит другим.