Они никогда не разговаривали о том, из-за чего сюда попали, никогда. Но Элизабет известно, что почти тридцать лет назад, на вынесении приговора, где все было коротко и по существу, поскольку Дженни яростно признавала свою вину – глаза затуманены страстью, с какой другой человек (Элизабет) пытался бы все отрицать, – на вынесении приговора муж ни разу на нее не взглянул, ни разу.
Элизабет слышала от тех, кто сидит, а те слышали от тех, кто на воле, что Дженни, когда ей предоставили последнее слово, сказала:
– Я хочу, чтобы вы меня убили. Но я больше никогда не должна получать и толики того, чего хочу.
Вряд ли, конечно, Дженни выразилась бы так прямо и лаконично. Но ей действительно ничего не хочется. А если и хочется, она смывает желание голубой тряпкой и ждет, что еще с ней случится против ее воли, а случиться может всякое – например (Элизабет на это надеется), ее могут таинственным образом выпустить на свободу.
Еще ничего не подтвердилось, но шанс есть. Дженни отбыла в тюрьме почти тридцать лет. Скоро она сможет ходатайствовать о слушании. Лучшего кандидата на условно-досрочное не найти. Ни единого проступка. Ни единой колкости в адрес охранниц. Во всей тюрьме она одна посещала уроки каждый семестр, не потеряв ни права, ни интереса. Учителя ее обожают. Вот бы она еще не отгораживалась от полученных знаний, вот бы позволила себе быть не только сосудом для Элизабет. Но никто не знает – никто, кроме капеллана, которого уже нет в живых, – что она ходила в школу не для себя. На бумаге все будет выглядеть так, будто она долгие годы с помощью образования воспитывала в себе лучшие качества. Комиссии понравится. Увидев за столом пожилую женщину, они не поверят, что ей когда-либо изменяли кротость и спокойствие.
Предоставьте Дженни самой решать, и она не воспользуется этим правом. Тут и гадать нечего. Ей противна сама мысль о прощении. Она даже в Бога отказывается верить, потому что не может, по ее разумению, быть такой сущности, которая простила бы ее грехи. Она сама говорила.
Отлично. Ну и пожалуйста. Пусть и дальше хранит мученическую верность тому давнему моменту, единственному в ее жизни, когда она перестала быть собой. Только пусть занимается этим в другом месте. Не здесь. А то уже надоело смотреть, как она тратит жизнь на бесконечные сожаления.
Элизабет подаст заявление вместо нее. Это и есть ее грандиозный сюрприз, ее грандиозная жертва, ее – скажет Дженни – грандиозное предательство. Она сама заполнит форму. Поступит так, как поступала все эти годы, – будет писать от лица Дженни. Только на сей раз не стихи, не эссе по истории. Ходатайство об условно-досрочном освобождении. Она подделает подпись Дженни.