Но «Айдахо» не исчезло. Шахтер принес его с собой в шахты. Из раза в раз он повторял это слово и его ложное толкование. Оно звучало так притягательно, что овладело людскими умами. Вскоре многие уже верили, что сами слышали шошонские песнопения. Слово двинулось на север; оно двинулось на запад. Его начертали на борту парохода, плывшего по реке Колумбия. Образ парохода с белой надписью из индейского наречия запал в сердца стоявших на берегу. Они его запомнили. Следы-впечатления, по ним идешь бездумно, как по нотам знакомой мелодии.
Стоит ли удивляться, что кому-то пришло в голову дать это наполненное смыслом имя ребенку?
Ведь вскоре родилась еще одна девочка, и родители назвали ее в честь, как они полагали, восходящего солнца, а на самом же деле в честь той первой девочки, давно забытой. У второй девочки была тетка, влиятельная женщина, и эта тетка обратилась к конгрессу с просьбой, чтобы очередную новую территорию назвали именем ее новорожденной племянницы, малышки Айдахо.
Вот так. Штат, названный в честь девочки, названной в честь другой девочки. Идите по следу, и вот что вы найдете. Девочка, ложь, пароход. Еще одна девочка. И эта земля.
Вернись ко мне.
Смысл подобен музыке – подхватывается и передается. Возвращается. Рефрены, фразы, надписи на проходящих судах. Засели в голове, они засели у меня в голове. Истории липнут к словам, слова липнут к беззащитным мелодиям, впечатлительным мотивам. Энн хорошо разбирается в археологии подхваченной музыки. Она стойкая как страх, как любовь.
Сними портрет свой со стены,
Возьми его с собой.
И первый промельк седины
Закрась осеннею листвой.
Еще пара часов, и старый пикап увезут на буксире. Еще пара месяцев, и Энн уедет из Айдахо насовсем.
Из Айдахо, который однажды забыла.
Из Айдахо, который всегда ее манил.
Вернись ко мне.
Закуток, где стоит дровник, почти не изменился за те двадцать с лишним лет, что Энн сюда не заглядывала. Все те же раскрошенные кирпичи в зарослях травы, все та же проволока торчит острыми веретенами. Две веревки, останки качелей, все так же свисают с ветки лиственницы, только теперь уже истончившиеся и с гнилыми концами. Они качаются в унисон, хотя день почти безветренный.
Энн пятьдесят девять лет. В последний раз она приходила сюда в марте двадцать один год назад. Она приходила сюда, и волосы пропахли выхлопными газами. Уэйд учуял, понял без понимания, прижал ее лицом к рассыпавшимся по полу лезвиям, порезал ей губу, и тем же вечером она поклялась, что больше не будет мучить его, возвращаясь сюда. Нынешний день – это тот же самый день, только состарившийся, как сама Энн, и воздух тот же, только ветхий, резкий. День, которому два десятка лет, вернулся из заточения.