При свете луны мы пробирались в конюшни, где днем Филип занимался лошадьми. Он знал, что делать. Мы седлали лошадей и пускались галопом по полям, однажды даже перейдя мост через ручей Мартин – прямо к фермам девочек, возможно, в надежде встретиться с какими-нибудь ночными странницами.
Зимними же ночами мы катались на лыжах, часто на старом поле для гольфа, заросшем мелколесьем, практикуясь в спуске и прыжках на специально насыпанном заранее снежном бугре. Мы также совершали ночные экскурсии в лес на лыжах или снегоступах. Это было строго запрещено, а потому становилось захватывающим приключением.
Сразу после весны зима была моим любимым временем года. Не нужно было утомительно долго ползать по земле, дергая сорняки под палящим солнцем. Вместо этого мы работали в лесу, рубили деревья. Мы трудились вместе, в командах. Мы разводили костры из хвороста, а девочки иногда пекли печенье и пончики и приносили горячий шоколад.
По ночам, когда я лежал без сна на кровати, я слышал, как на реке трещит лед. Это был мощный звук, словно сочетание грома и ружейных выстрелов, и в холодные ясные ночи этот звук разносился на огромные расстояния. Напротив, тишина мягко падающего снега мирно убаюкивала. Однажды в метель я близко подобрался к стае белокрылых клёстов. Пурпурные самцы на заснеженных ветвях пихты красиво контрастировали с зеленовато-желтыми самками.
Когда Филип, Фредди и я отправлялись гулять, мы в основном брели к нашему лесному лагерю в местности под названием «Кендалл-Аннекс». Это была подаренная школе заброшенная ферма (позднее ее продали под строительство огромного бумажного завода с металлическими трубами, видными за несколько километров). Тогда эта земля была покрыта лесами и зарастающими полями, и это был край света – каким мы его знали. В конце концов мы решили раздвинуть границы, попытав счастья в ходе вышеупомянутого побега. Первые два дня мы даже не покидали территории школы. Начались дожди, приведшие к паводкам, и наст на глубоком снегу в том апреле растаял, что сделало леса практически непроходимыми. Река Мартин разлилась, и мы не смогли попасть в Кендалл-Аннекс, так что пришлось вернуться, пройдя вдоль берега реки, и провести два дня под перевернутой гребной лодкой за домом президента Гаррисона. Между тем полиция штата бесплодно вела поиски где-то вдалеке.
С наступлением темноты, когда дожди прекратились, мы перешли мост и затем отправились ночью в свое долгое путешествие. Меня воодушевлял лай собак, доносившийся с одиноких ферм, мимо которых мы проходили, и уханье пестрых неясытей на болотах. Однажды я нашел гнездо неясыти на мертвой верхушке большого липового дерева и несколько раз возвращался туда, чтобы смотреть и слушать восхитительный вечерний птичий концерт. В колледже на уроках английского я написал об этом опыте одну из многочисленных обязательных работ. Обычно мы писали о стихах, например о том, как «красиво» дерево, потому что «у него птичье гнездо в прическе». Я никогда не видел, не слышал и не чувствовал ничего из того, о чем читал в этих стихотворениях, а потому обычно получал трояки и был благодарен за это. Я даже сопротивлялся соблазну писать ручкой, а не карандашом, потому что не хотел строить из себя невесть что. В тот раз впервые тема, о которой я написал – совиное гнездо, – показалась мне правильной, но учитель сказал, что это написано «не в моем стиле» и «очевидно» слишком хорошо – что, по его мнению, было доказательством того, что я списал.